Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
Шрифт:
Ночью, очевидно, он получил дополнительную информацию и теперь отчетливо представлял, куда ему надо идти, хотя по-прежнему не знал — зачем.
Пройдя несколько анфилад, поднявшись по трем лестницам (одна из них была чугунная винтовая), Дмитрий открыл высокие резные двери, вошел в помещение, которое опять показалось ему смутно знакомым. Через секунду он догадался, откуда. Это был кабинет управляющего царским Морским министерством адмирала Григоровича, точно такой, как на фотографии в училищном музее. Застекленные дубовые шкафы вдоль
И, похоже, Дмитрия здесь ждали, если судить по горячему, только что с огня, кофейнику на огромном, как артиллерийский полигон, столе.
Тут бы ему и понять все, но — нет, не сообразил Воронцов, не хватило критической массы информации. Тем более, что его внимание захватили книги в шкафах. Наверняка тут могут быть истинные раритеты…
Взгляд сразу задержался на глубоко вдавленных в шоколадный сафьян вызолоченных буквах. Он открыл дверцу и извлек громадный, тяжелый том.
«Ну что ж, теперь, по крайней мере, можно проверить достоверность семейных преданий», — подумал Воронцов, садясь в удивительно удобное кресло.
Выложил на стол, чтоб не мешал, килограммовый «Смит энд Вессон», включил настольную лампу, потому что сизо-серый свет из стрельчатых окон наводил тоску, налил в чашку именно так, как нужно, заваренный кофе и погрузился в бесконечное и увлекательное перечисление фамилий, титулов, дат рождения и смерти, сражений и кампаний, чинов и наград, словно ничто другое его сейчас не интересовало.
Самое интересное, что так оно и было. Чувство, которое привело Воронцова в этот кабинет, больше ничего не подсказывало, а искать логику и смысл происходящего он не собирался. Делал же то, что считал для себя естественным в предложенных обстоятельствах.
Помнится, кандидатов на должность в английской разведке в прежние времена оставляли одних в кабинете, а потом спрашивали, что лежит в верхнем левом ящике стола. Того экзамена Воронцов наверняка не выдержал бы.
…Краем глаза Дмитрий уловил, что обстановка в кабинете как-то изменилась. Поднял голову и увидел — дальняя стена исчезла, и там, подавшись вперед и напряженно глядя на него, стоит неуловимо знакомая женщина.
Чисто автоматически он отметил сначала изящество линий ее фигуры, длину и стройность ног, то, как они просвечивают сквозь почти прозрачное золотистое платье, успел даже ощутить естественное и волнующее восхищение (не каждый день удается увидеть такое), и только потом до него дошло, что это ведь не просто красивая женщина, это она — Натали!
С которой он довольно нелепо простился накануне выпуска из училища, да так больше и не встретился никогда по не зависящим от него причинам.
Сердце, пропустив очередной такт, забилось тяжело, словно с трудом перекачивая вдруг загустевшую и ставшую тяжелой, как ртуть, кровь, и горло перехватило внезапным спазмом, а руки задрожали так, что он даже удивился этим забытым со времен первых свиданий с ней ощущениям.
И лишь вслед за этими, чисто физиологическими реакциями организма, на него обрушилось, как штормовая волна на мостик, осознание невероятности и тем не менее подлинности случившегося.
Он все-таки наконец встретил ее! После всех — таких длинных и так незаметно промелькнувших лет.
Сто раз он мог бы найти ее — через адресный стол, любым другим способом, но не хотел и не делал этого.
«Вот если бы случайно, — думал он не единожды, — вдруг, на углу знакомой улицы, в подземном переходе или даже в чужом портовом городе…»
Но и себе никогда не пытался объяснить Дмитрий, почему именно так, зачем нужна была ему непременно случайная, неназначенная встреча. Из-за той, давней, почти забытой уже обиды, или от подсознательной надежды на благосклонность судьбы?
И вот — он видит ее наяву, совсем молодую и еще более красивую. Не сводя глаз с лица молодой женщины, он взял сигарету, стремительно, как бикфордов шнур, сгоравшую на краю пепельницы (или это у него изменилось восприятие времени?), успел раз или два глубоко затянуться, пока огонек добежал до фильтра, и только очень наблюдательный или хорошо знающий Воронцова человек заметил бы, что у славящегося своей подчеркнутой невозмутимостью старпома мелко дрожат пальцы.
— Это ты, Наташа? — спросил он, а сам продолжал смотреть на нее не отрываясь.
Да, конечно, это она. Но совсем другая. Прежде всего — возраст. Ей должно быть сейчас тридцать два, а выглядит — лет на двадцать пять от силы, даже, наверное, меньше. Откуда она могла здесь появиться, что означает ее появление, в чем смысл такого варианта и каких событий можно ждать дальше?
В этом стремительном просчете ситуаций как раз и сказывался отработанный долгими годами службы профессионализм, привычка в нужный момент отсекать всякие эмоции, умение из многих возможных поступков выбирать единственно верный.
Это она, но такой Наташа сегодня быть не может. Дело не только в возрасте. Есть и еще кое-что… Пожалуй… Невероятно, конечно, невозможно представить, но тем не менее… Это не она, а материализованное его о ней представление.
Много лет он все не мог успокоиться, вспоминал ее каждый день, считал сначала месяцы, потом годы разлуки, постепенно забывая ее подлинный облик, потому что единственную фотографию он сжег после письма, в котором Наташа писала, что не умеет любить на расстоянии и не хочет бесконечно ждать. Пусть он думает и сам все решает…