Одиссей покидает Итаку
Шрифт:
– Ну-ка? – заинтересовался Берестин.
– Такие-то и такие-то вопреки моему прямому приказу отказались выполнить распоряжение об изменении планов строительства аэродрома. Задерживали отправку техники и рабочей силы, ссылаясь на не отмененный для них приказ наркома… То есть Берии… Некоторые сотрудники того же ведомства вызывали к себе моих командиров, в особенности зенитчиков, угрожали им и требовали невыполнения моих приказов и даже ваших… Под большим секретом и под роспись сообщали, что мы с вами – пробравшиеся в войска враги, злоупотребившие доверием товарища Сталина.
– Интересно, – развеселился Берестин. – Прежде всего они там плохие стилисты. Как могут
– Товарищ командующий, среди них – начальник особого отдела ВВС округа.
– Ну и что? – не понял пафоса Алексей.
– Это он доносил на меня Берии еще раньше. И не успокоился до сих пор.
– Тем более…
– Я бы не хотел, чтобы это выглядело как месть.
– Оставь эти слюни! – рявкнул Берестин. – Война на носу! Считаешь нужным – суди и расстреливай. Или перевоспитывай. Твое дело. А у меня сейчас другие заботы.
…Счетчик отщелкал свое. Та часть отечественной истории, которая на десятилетия получила неконкретное, но пронзительно ясное и грустное наименование «до войны», – эта часть завершилась.
Рычагов в последний раз пролетел вдоль западной границы девятнадцатого июня. На «Чайке» – своем любимом истребителе, очень удобном для разведки. Приличная скорость, отличный обзор.
Приграничные районы на польской стороне были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные и совсем не замаскированные танки, бронетранспортеры, орудия. По дорогам непрерывно мотались мотоциклисты – во всех направлениях. Пылали легковые машины, скорее всего – штабные. Полякам в этих местах ездить не на чем. Где-то в глубине огромного пространства, у самой Атлантики, зарождалось грозное движение, прокатывалось по всей Европе и притормаживало здесь, у нашей границы, упираясь в нее, как в плотину. И все это, волнующееся, подспудно бурлящее, булькающее и хлюпающее, как грязевой вулкан, поднимается все выше и выше, вот-вот перехлестнет через край.
Ощущение близости войны было у Рычагова почти физическим. И вдруг, налагаясь на все это, с отвратительной четкостью возникло ощущение, несмотря на яркое солнце и бьющий в лицо ветер, что он не здесь, не в кабине истребителя, а в мрачной, провонявшей парашей и карболкой камере и все окружающее ему только грезится, как после особо пристрастных допросов мерещилось небо Испании.
Рычагов свалил «Чайку» в пике, крутанул несколько нисходящих бочек, то влипая в чашку сиденья, то повисая на ремнях, снова горкой набрал высоту, и немного отступило, пусть и не до конца…
Вернувшись в Минск, остальные двое суток Рычагов уже практически не спал. Доложив обстановку Маркову, он уехал в свой штаб и полдня работал над последним предвоенным приказом, без всякой дипломатии ставя задачи полкам и дивизиям.
Вновь приехал в штаб округа и, глядя, как Марков черкает толстым красным карандашом черновик, пишет на полях поправки и дополнения, Рычагов впервые – раньше недосуг было – попытался понять: а что же такое командарм Марков?
Он видел всяких общевойсковых командиров, и они часто ставили ему задачи, а он их исполнял, но всегда это были задачи общего, оперативного характера, выражающие конкретные потребности войск, без учета специфики и возможностей авиации как самостоятельного рода войск: бомбардировать, прикрыть, уничтожить. А как, чем, почему – несущественно.
Марков же писал такое, что даже ему, начальнику ВВС, было в новинку, и, только сделав усилие, он проникал в глубину и целесообразность мысли командующего.
К примеру: «Бомбардировщикам нанести массированные удары по аэродромам противника, имея следующее построение: группа разведки объектов действия, эшелон обеспечения, эшелон бомбардировки, группа контроля, группа прикрытия отхода от цели. Эшелон обеспечения состоит из группы наведения и целеуказания, группы подавления ПВО, группа прикрытия отхода задерживается над целью и не допускает взлета уцелевших самолетов противника. Всем командирам полков и эскадрилий в обязательном порядке иметь графики подхода по времени и высоте, такие же – отхода, схемы маневрирования над целью». Рычагов служив в авиации десять лет, но о таком и не думал. Нормальным считалось, когда самолеты грамотно выходили на цель и вываливали бомбовой груз, а там как бог на душу положит… Он попытался представить в натуре то, о чем писал Марков. Удивительно красиво и рационально. Общие потери удастся свести к небывало низким цифрам. Но он-то, Рычагов, понял это только сейчас, а смог бы он сам, без чужой помощи, это придумать? И честно ответил: повоевал бы с год да выжил – смог бы.
Но Марков вообще никогда не воевал в авиации!
Рычагов испытал нечто вроде мистического восхищения. Как обычный человек, наблюдающий игру шахматного гения на тридцати досках вслепую.
Но Рычагов понимал и то, что указания Маркова, увы, пока неисполнимы в полном объеме. Не тот уровень подготовки летчиков, не та слетанность. Тем не менее пробовать надо. Не выйдет сразу – выйдет по частям, но потери все равно будут меньше. И последние сутки Рычагов потратил на то, чтобы хоть в первом приближении осуществить идеи командующего.
С вечера до субботы все самолеты округа были на исходных позициях. Подвешены бомбы и «РС», заряжены пушки и пулеметы, готовы к работе заправщики и машины-пускачи, экипажи сидят под крыльями. Всем пилотам выдан американский тонизирующий шоколад, полковые врачи имеют запасы фенамина и схемы для его использования для поддержания сил летчиков.
Те, кто сегодня выживет, смогут сделать по пять-шесть вылетов, а значит, наши ВВС, на день 22 июня несколько превосходящие силы люфтваффе количественно, но уступающие им качественно, за счет невозможного для немцев боевого напряжения получат как бы тройное превосходство. Если же обратиться к идее стратегической внезапности, на которую и делают ставку гитлеровцы, то, введя новый критерий – «стратегическая внезапность обороны», наша авиация имеет великолепный шанс за первые сутки если и не завоевать господство в воздухе, то добиться такого паритета, который, с учетом морального перевеса, создаст возможность превосходства в ближайшие дни.
И тогда вся идея блицкрига рухнет просто потому, что строилась она именно на этом – абсолютном господстве в воздухе! Наши войска, лишенные прикрытия сверху, видимые, как на ящике с песком, не знающие положения не только противника, но и своих соседей, геройски умирали, избиваемые с фронта, флангов, тыла и сверху! Пытались вырываться из клещей и мешков, тоже не зная – куда, в какую сторону. Не имели огневой поддержки, снабжения и связи – тоже поэтому. Из-за висящих над головой «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов» и «фоккевульфов». Кадровые дивизии растрепывались начисто на марше, не имея даже шансов дойти до соприкосновения с врагом – и все из-за этого трижды проклятого вражеского господства в воздухе. А как же иначе, если к полудню первого дня войны мы потеряли тысячу двести боевых самолетов?