Одиссей покидает Итаку
Шрифт:
Сехмет неподвижным взглядом смотрел на алые всплески огня. Новиков спросил его:
– Нравится тебе с нами? У вас бывают такие вечера?
Сехмет уже овладел русским настолько, что иногда становилось не по себе.
– Что значит «нравится» для воина? У нас так не говорят. Подобает – не подобает, вот наши слова. Мне с вами находиться не подобает: у нас слишком разное положение. С людьми вашего ранга я должен стоять в стороне, опустив глаза. Так. Но мне с вами хорошо. Это подобает, потому что способствует выполнению долга. А ночи у огня нам приходится проводить часто. Служба. Мой отряд стоит далеко от городов. Поэтому под крышей нам нравится больше.
«Вот сукин сын, – подумал Новиков. – Хоть бы из приличия сказал, как он благодарен
– А как высоко ты можешь подняться в своей касте? – спросил Берестин. Это слово, конечно, употреблялось в условном смысле. Может быть, правильнее было бы сказать не «каста», а «орден».
– Как угодно высоко. Если служить долго и правильно, можно стать «самым почтенным устанавливающим порядок».
– Гроссмейстером, – пояснил Шульгин. – Или великим магистром.
– А дети магистра тоже начинают службу с самого начала?
– Так. У нас все служат с самого низшего звания.
– И что, сын магистра и простого пилота абсолютно равны в правах? – заинтересовался Новиков.
– Как может быть иначе? Или ты считаешь, что происхождение выше способностей и усердия? Это смешно, – ответил Сехмет.
Увы, о главном – какой у них способ производства – Сехмет понятия не имел.
– Меня, – сказал Новиков, – куда больше ракообразные интересуют. Пока мы все с гуманоидами сталкиваемся. И заметьте: даже убедившись, что гуманоидные братья далеко не гуманисты, заранее считаем, что «ракообразные» для нас враги. Танк вон для них приготовили. А может, все наоборот?
– Воспитание у нас такое. Вспомни, как с яслей учили. Красные хорошие, белые плохие. В Америке тоже белые плохие, хорошие – черные. Я лично до сих пор подсознательно удивляюсь, что черные тоже плохими бывают… – сказал Берестин.
– Может, и правильно воспитали, – ответил Новиков. – Время такое было. Крушение колониализма, пробуждающаяся Африка, наш друг Поль Робсон…
– А потом эти ребята как начали друг друга к стенкам ставить, – поддержал тему Шульгин.
Поговорили еще, перескакивая с темы на тему, но все – о прошлом, о земном. Потом Новиков взялся за гитару и, как всегда, извлек неизвестно из каких закоулков памяти эмигрантскую, рвущую сердце:
Занесло тебя снегом, Россия, Запуржило седою пургой, Лишь печальные ветры степные Панихиду поют над тобой……Любая дорога кончается, как и любая жизнь, и, когда обернешься назад, кажется неважным, что там было на ней, что видел, и что испытал, и сколько длилась она. Грустно только, что кончилась. Не зря ведь римляне придумали афоризм: «Виа эст вита». Если вдуматься, смыслов в нем больше, чем два. Город возник на горизонте, будто гигантский террикон. Или, можно сказать, муравейник. Потому что представлял он собой в полкилометра высотой и километра три в окружности единый массив слепленных друг с другом кубов, параллелепипедов, полу– и четвертьсфер. Позже выяснилось, что основу города составляла гора-лакколит, сплошь застроенная от подошвы до вершины, а внутри источенная галереями, штреками и штольнями, как бревно термитами.
Населяло город около двух миллионов квангов. Правда, название это имело отношение в основном к простолюдинам, а там были еще рафиринги, ранхаги, райнилайяривуни, асбухиманги и еще бог знает сколько чинов, классов и званий. Земляне по здешней табели о рангах приравнены были к амбинантасиндрану, что приблизительно означало нечто вроде дворян, род которых насчитывает не менее двухсот, но и не более пятисот лет, в звании между полковником и генерал-лейтенантом, допускаемых к особе императора нерегулярно, но и не нуждающихся в специальном на это разрешении, носящих одежду пяти верхних цветов, имеющих право жениться в пределах трех ближайших каст, обладать женщинами семнадцати определенных разрядов, а также имеющих еще кое-какие привилегии.
Немного сложновато на человеческий, точнее – на европейский взгляд, но здесь ориентировались в таких вопросах инстинктивно. Как старый армейский прапорщик в должностях, званиях и реальном авторитете офицеров своего полка.
Короче, встретили землян хорошо. В положенное время приняли их должностные лица подобающих рангов. Состоялись официальные переговоры, в ходе которых администраторы и военные эксперты определили статус и условия пребывания в столице гостей с далекой, но дружественной Земли. Идею о множественности обитаемых миров аборигены приняли спокойно, хотя Новиков по некоторым признакам предположил, что смысл в эту идею местные дипломаты вложили собственный. Не столько астрономический, сколько духовный.
Как космонавтов XXIII века в первый момент удивило спокойствие людей века двадцатого, без ажиотажа воспринявших факт их встречи, так сейчас Новикова с товарищами поставил в тупик равнодушный прагматизм хозяев города. Ну хорошо, мол, вы приехали, мы вас приняли и признали за равных себе, подтвердили ваши права и привилегии, теперь посмотрим, какая от вас может быть польза. И только. Никакого интереса к Земле, ее истории, местоположению, к способу, каким люди здесь оказались.
– Или они ко всему привычны, или у них это норма поведения, – говорил Новиков за ужином. – Многие земные народы тоже считают неприличным проявлять интерес к гостям…
– Возможно, что мы им действительно безразличны. Своих забот выше головы. Я тут побродил немного по городу, даже жутковато делается: натуральный муравейник, – ответил Шульгин.
Изнутри город действительно производил угнетающее впечатление. Казалось, земная геометрия не имела тут никакой силы. У кого хватило бы воображения представить огромный клубок перепутанных лент Мёбиуса? Вот такое устройство имела столица. Только на слово можно было поверить Сехмету (который, обретя титул переводчика, причисленного к генеральному штабу, вознесся из лейтенантов чуть ли не в полковники), что в городе есть какая-то планировка, что имеют физический смысл слова «этаж», «уровень», «горизонт», «улица»… Месяцами, да что там – годами можно было бы бродить по этому городу, оказываясь то на самом верху, то глубоко в недрах, выходя на галереи, повисшие над бездной, с которых открывались необозримые снежные просторы, и вновь оказываясь в лабиринте то узких, то широких коридоров, в которых жили, трудились (над чем?), развлекались и, наверное, умирали жители города, большинство которых никогда в жизни не выходило за пределы городских ворот. Титанические паровые машины снабжали столицу энергией, теплом, водой, приводили в движение станки, эскалаторы, ленточные транспортеры для перевозки людей и грузов, обеспечивали принудительную вентиляцию помещений, погребенных под сотнями метров камня.
Но в чем смысл жизни валгалльцев, оставалось для землян непонятным. Большую часть времени они проводили в беседах с экспертами. Шульгин с военными инженерами занимался дирижаблями – единственной, пожалуй, отраслью, в которой землянину разобраться не представляло труда и где он мог внести эффективные рацпредложения. Новиков безуспешно пытался понять способ производства, производственные отношения и систему государственной надстройки. Попутно изучал искусства: музыку и танцы. Художественной литературы здесь не существовало, живопись имела лишь прикладной характер и применялась при украшении помещений орнаментами и цветными пятнами, почему и не заинтересовала Берестина. Алексей, подружившись (так, по крайней мере, ему казалось) с ранхаги Разафитриму, высокопоставленным генералом, остро полюбившим виски «ВАТ-69», пытался понять суть и смысл войны, и самое главное – что же собой представляет враг. Ведь с точки зрения земного офицера невозможно представить что-нибудь более дикое, чем трехсотлетняя война неизвестно с кем, за что и почему.