Одиссей. Человек в истории. Святой и общество: конструирование святости в агиографии и культурной памяти
Шрифт:
Если под миграцией понимать «смену места жительства, [связанную с перемещением] через границу общепризнанной значимости» 192 на длительное время, то Колумбан за почти шесть с половиной десятилетий своей жизни мигрировал как минимум четыре раза. Первая миграция, имевшая место, вероятно, во второй половине 560-х гг., привела его из «недр своего рождения» на восточном берегу Ирландии, на территории современной провинции Ленстер, в стены монастыря на острове Клаэн-Инис в озере Лох-Эрн в Северной Ирландии 193 . Отсюда он переселился, возможно ок. 570 г., в монастырь Бангор (под Белфастом). Уже в солидном возрасте – ему было тогда примерно 40 лет – Колумбан ок. 590/592 гг. предпринял свою третью миграцию. Она забросила его из Ирландии на континент, точнее говоря, в западные отроги Вогезских гор, где он стремительно, один за другим, основал три монастыря – в местечках Аннегре, Люксёй и Фонтен (деп. В.Сона). В этот раз, в отличие от двух прежних, Колумбан сменил место жительства на гораздо более длительный срок, поскольку не только преодолел существенно большее расстояние, но и отказался от своей прежней родины, не зная даже, где и когда обретет новую. В Бретани, где мигранты после морского перехода ступили на берег, он, по словам его биографа, в любом случае собирался оставаться только «на короткое время», причем причины, которые могут стоять за этим нежеланием поселиться там, разумеется, неизвестны. Иона лишь сообщает, что мужчины «с нерешительностью в душе и страхом в сердце» посовещались о том, что предпримут дальше, прежде чем окончательно не постановили «возделывать поле с галльскими саженцами» или – если тамошние жители окажутся закоснелыми и темными – «отправиться к соседним народам». Только настойчивое пожелание короля Сигиберта, чтобы Колумбан и его спутники «обосновались в границах Галлии», подвигло святого мужа основать монастырь в подходящей для этого глухой местности 194 . Все это не поддается верификации по независимым источникам. Однако и принципиально скептическое отношение к тому, что сообщает агиограф, подпитывается исключительно тем, что имя упоминаемого им короля не может соответствовать действительности 195 . В сообщении о четвертом переселении Колумбана, как можно предположить, агиограф, с одной стороны, стилизировал своего героя как человека, избегающего привязанностей, пожалуй, в гораздо большей степени, чем тому это было свойственно на самом деле 196 , а с другой – и это главное – короля «Сигиберта» как во всех отношениях образцового властителя, на сияющем фоне которого последующее поведение его преемника Теодериха должно было показаться бы куда более бесславным. Именно Теодерих II ок. 609/ 610 гг. вынудил престарелого аскета снова покинуть Бургундское королевство, тем самым спровоцировав его четвертую и последнюю миграцию. Таким образом, это переселение Колумбана, в отличие от предыдущих, произошло не добровольно, а под давлением. Как и прежние, оно, разумеется, повлекло за собой целый ряд перемещений в широком ареале. После того как инициированное Теодерихом возвращение аскета на родину сорвалось из-за неблагоприятных погодных условий (истолкованных современниками как знак свыше, «Божий суд») 197 , Колумбан стал переезжать с места на место без какой-либо определенной цели. Биограф упоминает такие этапы на его пути, как Нант, Париж, Мо, Майнц, Брегенц и Милан 198 . Сколько месяцев монах провел в столице Лангобардского королевства, точно установить невозможно 199 . Однако действительно длительное его пребывание к югу от Альп имело место, согласно конвенциональной датировке,
192
Kleinschmidt H. Menschen in Bewegung. Inhalte und Ziele historischer Migrationsforschung. G"ottingen, 2002. S. 20. Там же есть важное пояснение, что «качество» (Beschaffenheit), или «значимость» (Signifikanz), пересекаемой границы нельзя определить однозначно, поскольку те, кто ее пересекает, могут воспринимать ее по-разному, их отношение из-за вариативности оценок не может быть взято за масштаб.
193
Ionas Vitae Columbani. I. 3. S. 157: Relicto ergo natali solo. О локализации см.: Bullough D. The career of Columbanus. P. 4.
194
Ionas Vitae Columbani. I. 4. S. 160: Paulisper ibidem morantes, vires resumunt ancipitique animo anxia cordis consilia trutinantur. (…) arva Gallica planta terere (…) ad vicinas nationes pertransire. Ibid. I.6. S. 163: ut intra terminos Galliarum resederet.
195
Ср.: Bullough D. Op. cit. P. 10; Sch"aferdiek K. Op. cit. S. 174 -176.
196
Ср.: Sch"aferdiek K. Op. cit. S. 173.
197
Ср.: Ionas Vitae Columbani. I. 23. S. 205 f.
198
Ср.: Ibid. I. 22. S. 203; ibid. I.25-27. S. 208 f., 211 f.; ibid. I. 30. S. 221.
199
По крайней мере, у него хватило времени на то, чтобы написать памфлет (не сохранившийся) против ариан. Ср.: Ionas Vitae Columbani. I. 30. S. 221.
200
Ср.: Ibid. – Не полностью датируемый документ, в котором лангобардский король Агилульф выделяет Колумбану и его монахам место для будущего монастыря, сохранился только в одной интерполированной копии сер. IX в.: Chartae Latinae Antiquiores / Ed. G.Cavallo, G.Nicolaj. Z"urich, 2001. Bd. 57. S. 60-63 (Nr. 10). Об источнике см.: Br"uhl C. Studien zu den langobardischen K"onigsurkunden. Berlin, 1970. S. 19-32.
Размышления Колумбана о родине и о странничестве распределяются по разным отрезкам его жизни отнюдь не равномерно. Они относятся к 603/4 или к 613/15 гг., а значит, к периоду, последовавшему после его третьей или четвертой миграции. Поэтому насколько Колумбан был «странником» («heimatlos») после того, как покинул родительский дом 201 и жил сначала на острове Клаэн-Инис или, позднее, в Бангоре, мы знать не можем. Возможно, это молчание источников – не только случайная лакуна в письменной традиции, но и симптом. Впоследствии лишь переселение «на чужбину» (an „heimatloseren Ort“) 202 заставило, вероятно, аскета в корне переосмыслить свое отношение к родине. И хотя доказать это невозможно, однако нельзя не заметить, что первое (сохранившееся) высказывание Колумбана на эту тему не было продиктовано какой-то внутренней потребностью: взяться за перо его заставили отнюдь не тоска по родине и не упреки новых соседей, несогласных с тем, как он живет. Причиной конфликта Колумбана с франкским клиром стал вопрос о том, по каким правилам нужно высчитывать дату праздника Пасхи 203 . Практика чужестранцев – Колумбана и его спутников – отличалась от местной, так что они всякий раз начинали праздновать самый главный для христиан праздник на неделю раньше своих франкских собратьев по вере. Колумбан был абсолютно убежден, что правоверными являются именно его расчеты, и без тени сомнения полагал, что местному населению надо срочно отказаться от своей еретической практики, иными словами – de facto приспособиться к религиозной культуре маленькой группы пришельцев. Это требование ок. 600/601 гг. аскет сформулировал в послании Папе Григорию Великому, после того как предварительно отправил ему изложение своих аргументов в трех частях, а также вступил в переписку по этому поводу с предстоятелем папских владений в Галлии Кандидом 204 . Когда в 603/604 гг. в г. Шалон-сюр-Сон собрался церковный синод и бургундские епископы стали разбирать спор о вычислении даты Пасхи, Колумбан, однако, не решился лично вступиться за «свое» учение, а направил его синоду в письменной форме. В этом послании он в первый (доступный нам) раз говорит о своей родине.
201
Ср.: Ionas Vitae Columbani. I. 3. S. 157. А.Ангенендт подчеркивает, что подобные описания обычно имеют характер топосов: Angenendt A. Monachi peregrini. S. 131.
202
См. примеч. 8.
203
Об эскалации этого конфликта см.: Stancliffe C. Columbanus and the Gallic bishops // Auctoritas. M'elanges offerts `a Olivier Guillot / Ed. G.Constables, M. Rouche. Paris, 2006. P. 205-215.
204
Ср.: Columbanus. Epistulae // Sancti Columbani opera / Ed. G. S. M. Walker. Shannon, 1957. P. 2-59 (Ep. I. P. 2-12). О последних упомянутых сочинениях есть только непрямые свидетельства, ср.: ibid. Ep. II. 5. P. 16.
Божественные и апостольские заповеди, поведал Колумбан участникам синода, однажды побудили его вместе со спутниками «отправиться прочь от родины»; так он «пришел в эту страну как странник»; но его «внутреннее чувство как прежде доверяет традициям его родины» больше, чем чему-либо другому 205 . Таким образом, родину аскет здесь определяет как то, что хотя и можно покинуть физически, но именно поэтому отринуть еще долго не получается. Совсем наоборот! Именно приверженность традициям своей родины на чужой стороне, где господствуют совсем иные обычаи, должно производить тот самый эффект обостренной отчужденности, который можно причислить к особенным аскетическим достижениям. Это представление перекликается с основной установкой его оправдательного письма, в котором давнее стремление привнести устойчивые изменения в обычаи принявшего его общества, совершенно отступило на задний план. И хотя в этом стремлении Колумбан остался непоколебим, однако его требование запретить принятый у франков метод расчета как еретический теперь уже больше не прозвучало. Вместо этого он просил участников синода почти что смиренно: «Позвольте мне [и моим спутникам] жить в молчании среди этих лесов, у останков наших 17 усопших братьев, как разрешалось нам [и прежде] в течение 12 лет жить среди вас» 206 . Неизвестно, правда, какова была реакция собравшихся епископов на это пожелание Колумбана, но насколько затруднительным посчитал свое положение по окончании синода сам проситель, выясняется из одного письма, которое он послал в Рим немного месяцев спустя. Колумбан упрашивал Папу Сабиниана (его имя тогда не было известно): «Подай нам, странникам, благое утешение твоего решения, подтвердив, если это не противоречит вере, традицию наших предков, чтобы мы могли соблюдать в нашем странничестве пасхальный обычай [в таком виде], как мы получили его от старших» 207 .
205
Ibid. Ep. II. 6. P. 16: haec nos moverunt de patria. Ibid.: in has terras peregrinus processerim. Ibid. Ep. II. 7. P. 18: sed confiteor conscientiae meae secreta, quod plus credo traditioni patriae meae.
206
Ibid. Ep. II. 6. P. 16: ut mihi liceat (…) in his silvis silere et vivere iuxta ossa nostrorum fratrum decem et septem defunctorum, sicut usque nunc licuit nobis inter vos vixisse duodecim annis.
207
Ibid. Ep. III. 2. P. 24: ut nobis peregrinis laborantibus tuae pium sententiae solatium praestes, quo si non contra fidem est nostrorum traditionem robores seniorum, quo ritum Paschae sicut accepimus a maioribus observare (…) possimus (…) in nostra peregrinatione (Это письмо могло относиться к 607 г.: Wright N. Op.cit. P. 29).
Надежда на санкционированную Папой терпимость к его образу жизни со стороны общества еще полностью созвучна прежним высказываниям аскета. Однако в следующем далее обосновании подобного сосуществования мысль Колумбана пошла новым путем: «Ведь известно же, что мы находимся на родине, пока не перенимаем этих галльских правил, а сидя в пустыни, никому не докучая, придерживаемся правил наших предков» 208 . Если еще за несколько месяцев до этого Колумбан подчеркивал, что оставил свою родину ради странничества, то теперь он позиционировал себя одновременно как пребывающего и на чужбине – in peregrinatione, и на родине – in patria. На первый взгляд это представляется противоречивым, но если присмотреться, то окажется, что так он вполне последовательно акцентирует свои прежние мысли. С одной стороны, непоколебимо придерживаясь традиций своих предков и отказываясь в будущем пропагандировать их за стенами своего монастыря – с другой, Колумбан поднял «инаковость» руководимых им монашеских общин на новую ступень 209 . Аннегре, Люксёй и Фонтен стали настоящими анклавами его родины, которая не только была принесена с собою монахами как часть их внутреннего мира, но и материализовалась в пространстве. Это примечательно прежде всего потому, что диаспоральные общины, чужеродность которых так стремился возвысить Колумбан, как известно, состояли отнюдь не из одних только членов первой экспедиции мигрантов, прибывших ок. 590 г., и добавившихся к ним впоследствии выходцев из Ирландии, а включали и немало монахов франкского происхождения. Таким образом, говоря о своей группе «мы», Колумбан подразумевал жителей своей родины, причем эта группа определялась отнюдь не этнически, а самим фактом ее обособленности от остального общества – в равной мере обусловленной как местоположением, так и нормами жизни. Спустя более чем десятилетие после его иммиграции монастыри, которые Колумбан основал в отрогах Вогезских гор, превратились для него в нечто большее, чем просто пристанище на чужбине – все равно какой, ведь в конце концов один чужой край можно было сменить на другой: они стали ему «новой» родиной, от которой он – именно из-за потенциальной опасности ее отчуждения – ни при каких обстоятельствах не хотел снова отказаться.
208
Ibid.: Constat enim nos in nostra esse patria, dum nullas istorum suscipimus regulas Gallorum, sed in desertis sedentes, nulli molesti, cum nostrorum regulis manemus seniorum.
209
Sch"aferdieck K. Op.cit. S. 184 f. К. Шэфердик, напротив, полагает, что в этой цитате можно распознать отход от жесткой приверженности чреватым изоляцией элементам ирландской партикулярной традиции.
Обособленное общество со своими ритуалами, которое сформировалось в стенах колумбановых монастырей, вызывало беспокойство не только среди франкских епископов, чье право дисциплинарного надзора неведомым прежде образом было поставлено под сомнение; с растущим раздражением смотрели на него и при королевском дворе. Поэтому король Теодерих II, как сообщает агиограф, отправился однажды в Люксёй, чтобы спросить Колумбана, «почему он отклоняется об обычаев этой страны и […] не всем христианам разрешает доступ во [внутренние] помещения своего монастыря». Однако оправдание, которое он услышал в ответ, в любом случае не очень-то интересовало короля; для него речь шла не о красноречии теологических аргументов, а просто и без затей – о старой доброй традиции. Потому дискуссию он закончил сухим постановлением, что лучше всего будет, «если тот, кто уклоняется от всех обычаев страны, снова вернется туда, откуда прибыл» 210 . Совет королевских посланцев, просто вернуться-в Ирландию, Колумбан, согласно житию, отклонил с такими словами: «Я не думаю, что мой Творец будет доволен мною, если я опять возвращусь на землю, где родился, которую я уже однажды покинул из любви к Христу» 211 . Однако и о простом переселении в другое меровингское королевство для него не могло быть сейчас речи, при том что Хлотарь II делал ему соответствующие авансы 212 . Точнее сказать, вынужденная потеря его баланса между родиной и странничеством, столь счастливо обретенного в Вогезах, заставила Колумбана искать совершенно новые пути служить идеалу аскетического скитальчества. Несмотря на свой преклонный возраст, он все больше приближался к типу неугомонного монаха-странника. К тому же он перенес акцент в своей миссионерской деятельности с совершенствования церковной жизни христиан на первичную проповедь Евангелия и сильнее, чем прежде, искал непосредственного контакта с «язычниками» 213 . О том, чтобы поселиться на долгое время где-нибудь в Нейстрии или Алемании, он вообще при этом не думал. Вернее, он многократно повторял, что хотел бы побыть там «чуть-чуть», «короткое время» 214 . Хотя Иона и утверждает, что Колумбан уже в 611 г., будучи при дворе Хлотаря II, лелеял желание отправиться в Италию – это, вероятно, обратная проекция, перенесение агиографом в настоящее задним числом событий будущего 215 . «Тоска по Италии» проснулась у аскета, пожалуй, лишь после того, как его попытки проповедовать у алеманов не увенчались большим успехом, а от христианизации славян уже на стадии планирования пришлось снова отказаться 216 . Вероятно, его манила перспектива перехода через Альпы, потому что в глазах современников пересечь высокие горы было столь же высочайшим аскетическим достижением, как и переплыть море 217 ; однако селиться надолго в Италии из соображений аскезы отнюдь не требовалось 218 . И только когда это случилось – в 613 г. в Боббио, по совершенно невыясненным обстоятельствам 219 – Колумбан вновь стал писать о родине, правда, с совершенно иными акцентами, чем когда он еще был в Бургундии. Одновременно с созданием новой монашеской общины аскет сочинил ряд кратких проповедей 220 , в которых раз за разом обсуждается отношение между родиной и странничеством. Основная мысль с незначительными вариациями звучит так: «Для путника конец пути – всегда самое вожделенное, и поскольку все мы в этом мире путники и странники, давайте думать всегда о конце нашего пути, т.е. нашей жизни, ибо конец нашего пути и есть наша родина». «Те же, кто здесь [на земле] имеют родину, окончание своего пути найдут не в отчестве, а будут идти с тропы на тропу, это значит, сменяя одну муку для души на следующую, и не обретут покоя» 221 . Таким образом, Колумбан, в резком противоречии со своими письмами 603/604 гг., в которых определяемая традициями предков родина, patria, имеет исключительно позитивную коннотацию, отметает всякую форму земного отечества как иллюзию, даже как грех. Был ли этот полный разворот в мыслях прежде всего данью литературному жанру проповеди? Или таким образом Колумбан совершенно сознательно переработал горький опыт неудавшейся попытки надолго поселиться на обретенной в отрогах Вогезских гор «новой родине»? Оба объяснения представляются возможными, а именно, не исключают друг друга. Но в любом случае, Колумбан знал совершенно точно, о чем он говорил. Его критика слишком уж человеческой потребности иметь на земле родину была не только формой теологической рефлексии, но и – на фоне его собственного жизненного пути – она была (может быть, в первую очередь) самокритикой.
210
Ionas Vitae Columbani. I. 19. S. 190: cur ab conprovincialibus moribus discisceret, et intra septa secretiora omnibus christianis aditus non pateret. Ibid. S. 191: ut qui ab omnium saecularium mores disciscat, quo venerit, ea via repetare studeat. Ср.: Rosenwein B. Inaccessible cloisters. Gregory of Tours and episcopal exemtion // The world of Gregory of Tours / Ed. K. Mitchell, I. Wood. Leiden, 2002. P. 181-197 (P. 195-197).
211
Ionas Vitae Columbani. I. 20. S. 195: ‚Non enim‘, inquid, ‚reor placere conditore, semel natali solo ob Christi timorem relicto, denuo repedare.‘ Бросается
212
Ср.: Ibid. I. 24. S. 207.
213
Правда, избавиться от определенного скепсиса по этому поводу он так никогда и не смог. Ср.: Columbanus. Epistula. Ep. IV. 5. P. 30 (см. также ниже примеч. 41).
214
По меньшей мере, так сообщает его биограф: Ionas Vitae Columbani. I. 24. S. 206: Moratus (…) paululum. Ibid. I. 27. S. 211: quantisper se moraturum. Ibid. I. 27. S. 213: paulisper moraturum se.
215
Ibid. I. 25. S. 208: utque (…) ad Italiam, Alpium iuga transcendens, perveniret. (Ср. также: Sch"aferdiek K. Op. cit. S. 192 f.).
216
Ibid. I. 27. S. 217: quietvitque in loco [Брегенц], donec aditus ad Italiam viam panderet.
217
Ср.: Angenendt A. Die irische Peregrinatio und ihre Auswirkungen auf dem Kontinent vor dem Jahr 800 // Die Iren und Europa… S. 52-79 (S. 61-63).
218
Мысль о поездке в Рим аскет уже высказывал раньше в своих письмах, адресованных нескольким Папам: Columbanus. Epistula. Ep. I. 8. P. 10; Ep. III. 2. P. 22.
219
Ср.: Bullough D. Op. cit. P. 22 f., 25 f.
220
О датировке ср.: Stancliffe C. Op. cit. P. 199.
221
Columbanus. Instrumenta // Sancti Columbani opera. VIII. 2. P. 96: finis enim viae semper viatoribus optabilis et desiderabilis est, et ideo quia sumus mundi viatores et peregrini, de fine viae, id est, vitae nostrae semper cogitemus, viae enim finis nostrae patria nostra est. Ibid. IX. 1. P. 96: Sed quia alii hic patriam possidentes, illic finem viae in patria non habebunt, sed de via in viam vadunt, id est, de poena in poenam animo remordente mutabuntur, et requiem non habebunt. Ср.: Ibid. V. 1-2. P. 84-86; VII. 1. P. 94.
Как мигранты христианские миссионеры Средних веков всегда были одновременно и теми, кто выигрывает, и теми, кто теряет. Их амбивалентное положение проистекало не из так или иначе неудавшегося процесса миграции, а соответствовало совершенно специфическому жизненному плану. Пусть идеал аскетического странничества изрядно и повлиял на их поведение, взаимодействовать с окружающими они все же никогда не прекращали. Миссионеры ни отсекали полностью социальные связи с обществом, в котором родились, ни сливались окончательно с местным населением, с которым сталкивались в тех местах, куда переселялись. Точнее сказать, они строили церкви и дома из камня как недвусмысленный знак их стремлений поселиться надолго и рано или поздно находили специфические формы сосуществования со своими новыми соседями, колебавшиеся в диапазоне между изоляцией и смешением. Как и многие другие миссионеры, Колумбан намеренно отторгнул от себя земное отечество, чтобы однажды обрести отечество небесное. Однако доказать у него бескомпромиссный отказ от всякой формы родины на земле можно только применительно к последним годам жизни, возможно, как реакцию на вынужденную (именно не добровольную) миграцию. До 610/611 гг. Колумбан тоже стремился к отчуждению от своей родины, но несмотря на физическое удаление от нее никогда в действительности не смог порвать с нею. Выработавшиеся у него в процессе социализации когнитивные схемы просто оказались слишком стабильными для этого. Следствием стал постоянно переключающийся между родиной и странничеством образ жизни мигранта, на основании которого аскет с годами сформировал для себя две, можно сказать противоположные, жизненные стратегии. Если в 590-е гг. он еще хотел использовать принесенное со «старой» родины знание для того, чтобы сделать чужой народ более родным, пропагандируя кельтский способ вычисления даты Пасхи как единственно правоверный, в 600-е гг. он прилагал усилия прежде всего к тому, чтобы сделать более чужой «новую» родину, когда позиционировал – в итоге безуспешно – свои вогезские монастыри как обособленное общество с собственными ритуалами. Поэтому следует особо подчеркнуть: Колумбан вступил в пределы государства франков как носитель идеи транс-культурной гибридизации, а покинул их – как монокультурный изоляционист. Если данный им монашеству импульс не остался эпизодом, а столь значимо изменил монастырский ландшафт меровингских королевств, что современные исследователи начиная от Фридриха Принца имеют веские причины говорить об «иро-франкском монашестве», тогда это был эффект культурной гибридизации, которого аскет целенаправленно не добивался, но он стал тем не менее возможным только благодаря его миграциям и вопреки им 222 .
222
Ср.: Prinz F. Fr"uhes M"onchtum im Frankenreich. Kultur und Gesellschaft in Gallien, den Rheinlanden und Bayern am Beispiel der monastischen Entwicklung (4. bis 8. Jahrhundert). Darmstadt,2 1988; Idem. Columbanus, the Frankish nobility and the territories east of the Rhine // Columbanus and Merovingian monasticism / Ed. H. B. Clarke, M. Brennan. Oxford, 1981. P. 73-87. Подробнее о взаимодействии культур см.: Borgolte M. Migrationen als transkulturelle Verflechtungen im mittelalterlichen Europa. Ein neuer Pflug f"ur alte Forschungsfelder // Historische Zeitschrift. 2009. Bd. 289. S. 261-285 (переиздано: Mittelalter in der gr"osseren Welt. Essays zur Geschichtsschreibung und Beitr"age zur Forschung / Hrsg. v. T. Lohse, B. Scheller.Berlin,2014.S.425-444);о Колумбане: BorgolteM.DasLangobardenreich in Italien aus migrationshistorischer Perspektive. Eine Pilotstudie // Transkulturelle Verflechtungen im mittelalterlichen Jahrtausend. Europa, Ostasien, Afrika / Hrsg. v. M. Borgolte, M. M. Tischler. Darmstadt, 2012. S. 80-119 (S. 88 f., 100 f.).
От regula ad virgines до institutio sanctimonialium: влияние св. Цезария Арльского на нормативную традицию женских каноникатов
Ю.Е. Арнаутова
Каноникатами называют женские религиозные общины, наподобие монашеских, но все же отличающиеся от них гораздо менее строгим укладом жизни. Их «официальная» история начинается в 816 г., когда имперский церковный синод в Ахене принял первый регламент («установление») нормы жизни канонисс – Institutio sanctimonialium Aquisgranensis. Сам факт появления данного документа означал признание церковными и светскими властями права на существование т.н. нерегулярных общин (т.е. не подчиняющихся монашескому правилу – regula). И хотя они были явлением отнюдь не новым, с точки зрения исторического процесса здесь можно говорить о формальном разделении веберовских «идеальных типов» – монашества и каноникатов 223 . Однако в общественном сознании современников, как, впрочем, и на практике, обе эти формы в течение еще нескольких столетий смешивались. Поэтому в эпоху борьбы против обмирщения духовенства в русле движения церковных реформ XI–XII вв. каноникаты – и мужские, и женские – еще рассматривались как «испорченные» монастыри, которые срочно нуждаются в «реформировании». Отдаленным последствием этой критики, впервые прозвучавшей на Латеранском синоде 1056 г., стала укоренившаяся в светской и конфессиональной историографии вплоть до последних десятилетий XX столетия тенденция либо вообще не разделять женские монастыри и каноникаты, либо считать определяющим признаком последних образ жизни канонисс, который часто рассматривали как «действительность», существенно отличающуюся от «нормы». А за «норму» по умолчанию брали жизнь монахинь, точнее, ее идеал – устав (и даже не «действительность» монастырской жизни) 224 .
223
Самую общую характеристику женских каноникатов и их функций см.: Crusius I. Sanctimoniales quae se canonicas vocant. Das Kanonissenstift als Forschungsproblem // Studuen zum Kanonissenstift / Hg. von I.Crusius. G"ottingen, 2001. S. 9–38.
224
Напр., в британской и американской историографии не проводилось различия между общинами монахинь и канонисс (Ibid. S. 30. Особенно примеч. 88). В целом, в историографии этого периода канониссы упоминались лишь в рамках истории Церкви, в контексте изучения мужских каноникатов или истории отдельных обителей. Первое и до сих пор единственное обобщающее фундаментальное исследование: Sch"afer H. K. Die Kanonissenstifter im deutschen Mittelalter. Ihre Entwicklung und innere Einrichtung im Zusammenhang mit dem altchristlichen Sanktimonialentum. Stuttgart, 1907. При том, что многие его выводы оспорены, справочный характер издания не утратил своего значения. О топике негативного образа канонисс у церковных авторов и у историков см.: Andermann U. Die unsittlichen und disziplinlosen Kanonissen. Ein Topos und seine Hintergr"unde, aufgezeigt an Beispielen s"achsischer Frauenstifte (11.–13. Jh.) // Westfallische Zeitschrift. 1996. Bd. 146. S. 39–63.
Лишь начиная с 1980-х гг. на волне изучения женской религиозности был поставлен вопрос об особых функциях и исторической миссии каноникатов, позволяющих рассматривать общины канонисс как особый институт в среде mulieres religiosae 225 . Сегодня их историография насчитывает уже несколько десятков работ – от «общих очерков» в рамках гендерных штудий или истории повседневности до истории отдельных обителей, анализа их культурного вклада, особенностей литургии и организации жизни, социального состава и внутренней иерархии конвента, стратегий поведения и родственных связей канонисс 226 . Из-за предельного разнообразия каноникатов, затрудняющего какие-либо обобщения, подавляющая часть таких исследований проводится на микроуровне и относится к позднему Средневековью – о более ранних периодах сведения источников слишком скудны. Одним из немногих исключений является монография Т.Шильпа, посвященная всестороннему анализу ахенского Institutio sanctimonialium и исторических свидетельств о жизни женских религиозных общин IX-XI вв., рассматриваемой им в контексте дихотомии «нормы» и «действительности», где за норму, однако, берется уже ахенское установление 227 .
225
Систематическое изучение отдельных каноникатов и различных аспектов их истории началось как одно из ответвлений масштабного проекта германских историков Germania sacra (проект «Studuen zum Kanonissenstift»; см. примеч. 1), однако еще раньше необходимость изучения института канонисс в рамках социальной истории обосновал французский историк М.Парисс: Parisse M. Les chanoinesses dans l’empire germanique (IXe–XIe si`ecles) // Francia. 1978. Vol. 6. P. 107–126.
226
Из обобщающих работ следует назвать, напр.,: McNamara J.A.K. Sisters in Arms: Catholic Nuns through Two Millenia. Cambridg, 1996; Heidebrecht P., Nolte C. Leben im Kloster: Nonnen und Kanonissen. Geistliche Lebensformen im fr"uhen Mittelalter // Weiblichkeit in geschichtlicher Perspektive. Fallstudien und Reflexionen zu Grundproblemen der historischen Frauenforschung / Hg. von U. A. Becher, J. R"usen. Frankfurt a. M., 1988. S. 79–115; Le Monde des chanoines (XI-e – XIX-e s.) / Ed. M. Moreau. Toulouse, 1989. Хорошим примером микроисследований является статья С. Клапп: Клапп С. Женские духовные общины в городах южного Верхнего Рейна (на примере общины св. Стефана в Страсбурге в эпоху позднего Средневековья) // Одиссей: Человек в истории (2013). Женщина в религиозной общине: Запад/Восток. М., 2014. С. 9–31.
227
Schilp Th. Norm und Wirklichkeit religi"oser Frauengemeinschaften im Fr"uhmittelalter. Die Institutio sanctimonialium Aquisgranensis des Jahres 816 und die Problematik der Verfassung von Frauenkommunit"aten. G"ottingen, 1998 (историография с. 21–39; о разделении «идеальных типов» с. 115).
Мне, в свою очередь, так же хотелось бы обратиться к затронутой Т.Шильпом проблеме нормы жизни (norma vivendi) канонисс, но в ином ракурсе – с точки зрения социологии социальных групп, т.е. на максимальном уровне обобщения, и при этом на несколько столетий углубить ретроспективу, поставив вопрос об исторических корнях, критериях и условиях формирования этой нормы как основного конституирующего признака социальной группы.
Социальная группа – это объединение людей, у которых есть общая цель и совместная деятельность по достижению этой цели, есть ценности, правила и нормы поведения, придерживаясь которых, группа отграничивает себя от «других», демонстрирует свою идентичность; есть, наконец, определённый «общий образ», веберовский Gesamthabitus, который она излучает вовне, – и все это не спускается ей откуда-то «сверху», а вырабатывается ею самостоятельно, в процессе жизненной практики 228 . Как протекал этот процесс, увенчавшийся формированием специфических для канонисс нормы жизни и функций, я и намереваюсь рассмотреть далее, не претендуя, разумеется, на полноту и четкость картины. Данная оговорка принципиально важна. Проследить, как расходятся выросшие из одного корня институты монашества и канониката и в среде mulieres religiosae выделяется и укореняется в обществе новый тип общин, вырабатывающих собственную norma vivendi, можно только на уровне «общих тенденций», порою лишь смутно определяемых. И дело здесь далеко не только в обычной для периода VI–IX вв. скудости исторического материала. Вся история позднеантичных галльских, затем раннесредневековых франкских монастырей отмечена непрерывным, но внешне малозаметным процессом постепенных изменений. Отдельные выдающиеся личности и значительные исторические события, несомненно, играли определенную роль, но каких-либо знаковых явлений, все в корне преобразующих, которые при этом можно четко локализовать в пространстве и во времени, мы здесь не заметим. Процессы идут исподволь, меняются общие условия жизни – «окружающая действительность», и в какой-то момент накопившиеся изменения приводят к изменению «нормы», т.е. признанного обязательным порядка: сначала «на практике», затем и в его зафиксированной письменно форме – уставе, или правиле (regula). Здесь встает череда вопросов, на которые можно дать лишь более или менее приблизительные ответы. С какого времени вообще можно говорить о специфической «норме жизни» для женских религиозных общин? И каков «объем» этой нормы, т.е. какие именно стороны жизни она регламентирует и почему? Где начинаются «отступления от нормы», иными словами, столь охотно выискиваемый историками «конфликт нормы и действительности»? И другая сторона того же вопроса: с какого момента стоит говорить уже не о «конфликте», а о совершенно новой, но еще негласной, норме, сформированной действительностью? А также: что именно из этой новой нормы фиксируется затем в нормативных предписаниях и почему? Эти вопросы будут стоять в центре моих размышлений и определять композицию работы. Ее первая часть будет посвящена подробному анализу уставного правила Цезария Арльского для монахинь, вторая – некоторым историческим примерам его реализации на фоне изменений в социально-политической и религиозной жизни общества. В третьей части я постараюсь ответить на вопрос о том, почему именно это правило, в истории монашества самое, пожалуй, ригористическое, было положено в основу нормирующего жизнь женских каноникатов Institutio sanctimonialium, которое известный теолог Альберт Хаук за снисходительность требований и расплывчатость формулировок не без иронии назвал «уступкой слабости рода человеческого» 229 .
228
Einf"uhrung in die Gruppensoziologie. Geschichte. Theorien. Analyse / Hg. von B.Sch"afers. Wiesbaden, 1994 (2. Aufl.). S. 20–21.
229
Hauck A. Kirchengeschichte Deutschlands. B., Leipzig, 1954 (8. Aufl.). Bd. 2. S. 600.
Но прежде чем перейти к изложению моих аргументов, следует сделать пару замечаний относительно терминологии. Термины монахиня и канонисса (monacha и canonica) относятся к тем женщинам, которых источники называют mulieres religiosae, т.е. живущие уставной жизнью, в духовной общине. Термины эти известны со времён поздней Античности, но как обозначения членов различающихся между собой религиозных сообществ в официальные документы попадают только в начале IX в. В 813 г. поместный синод в Шалон-сюр-Сон упоминает два рода общин благочестивых женщин (sanctimoniales): одни «живут по монашескому правилу» – sanctimoniales, quae sub monasticae regulae norma degunt, а другие такого правила не имеют и «называют себя канониссами» – quae se canonicas vocant 230 . Ахенское установление 816 г. окончательно легитимирует эту дифференциацию.
230
Concilium Cabillonense. Can. LIII // MGH. Conc. T. 2 (I). S. 273–285 (S. 284). Уже при Карле Великом церковные синоды упоминали canonica, monasteria canonicarum, sanctimoniales canocnicae viventes. Анализ терминологии см.: Felten F. J. Wie adelig waren Kanonissenstifte (und andere weibliche Konvente) im fr"uhen und hohen Mittelalter? // Studien zum Kanonissenstift. S. 39– 128 (S. 40– 45).