Одиссея мичмана Д...
Шрифт:
Вечером 5 февраля дома шел разговор о том, что завтра нам с отцом снова предстоит идти в госпиталь № 7 читать лекцию раненым.
Утром 6 февраля мама всех разбудила и, покормив «завтраком», ушла добывать какую-нибудь еду.
Мы жили в то время все в одной – самой большой (24 кв. м) – комнате, уставленной вдоль стен кроватями и диванами. На них располагались: бабушка Мария Ивановна, уже не встававшая от истощения со своей огромной кровати с никелированными спинками; у стенки
В то утро в комнату холод пробрался необычно рано, и я отпра вился на ледяную кухню взять дров и наколоть лучинок. Растопив круглую железную печь в комнате, я стал будить отца, зная, что нам предстоит поход в госпиталь № 7. Это было уже в 11 часов утра… Бужу его, а он не только не дышит, но и уже холодный. Я хотел закричать, но сдержался, боясь напугать бабушку. Мы все старались беречь ее от волнений. Положил руку отца, одетую в перчатку, ему на грудь и пулей вылетел на кухню. Там и затих от горя. Мне шел четырнадцатый год…
В кухне я дождался маминого прихода. Она не поверила, отца уже нет в живых. Побежала в комнату, бросилась к нему и стала его трясти, пытаясь разбудить. Попробовали растереть ему грудь, но все это было уже явно бесполезно. Опомнившись, она послала меня за Елизаветой Карловной, врачом-хирургом, жившей на 5-м этаже нашего дома, и та сразу же спустилась к нам. Осмотрев отца, она констатировала внезапную смерть от остановки сердца.
Когда бабушка поняла, что ее сына уже нет, она не заплакала, а из последних сил приподнялась на своей кровати, чтобы получше разглядеть его в последний раз. До сих пор остались у меня в памяти ее глаза, наполненные беспредельным ужасом.
С помощью Елизаветы Карловны мы перетащили отца в соседнюю, нетопленую комнату, где одели его в синий морской китель с «золотыми» пуговицами и положили у окна на составленные стулья. Папа получил этот китель незадолго до войны, очень его любил и гордился тем, что снова может носить его спустя почти 20 лет.
Начались печальные хлопоты с оформлением свидетельства смерти, полученного мамой с большим трудом только 8 февраля. Подобие гроба сбил из кухонного шкафа татарин-дворник за пачку папирос и две пайки хлеба.
Рано утром 10 февраля мы поставили гроб с телом отца на детские саночки и отвезли на Серафимовское кладбище. Повезли вчетвером – Елизавета Карловна, мама, Маруся и я. Везли долго. Сначала по Пушкарской и Зеленина, затем по Крестовскому и Каменному островам. Перейдя по льду Большую Невку, попали наконец, на кладбище. Вся дорога от ворот кладбища до церкви была усыпана покойниками, брошенными людьми, сумевшими довезти их, но не сумевшими предать их промерзшей земле. Около церкви высились целые штабеля мертвецов выше человеческого роста. Этих доставляли на машинах из городских моргов. Нам повезло. Маме удалось уговорить какую-то мужеподобную кладбищенскую тетку вырыть могилу. Та согласилась захоронить отца за двухдекадный паек его хлебной карточки.
Погребли отца на 16-м участке Серафимовского кладбища под раскидистой черемухой».
Так закончилась жизнь бывшего младшего штурмана броненосца «Орел», героя романа «Цусима», бывшего каперанга, командира яхты морского министра, ученого секретаря Центрального музея РККФ и историка отечественного флота Леонида Васильевича Ларионова. Чем жил Ленинград в день смерти одного из сотен тысяч своих сограждан? Я отыскал в книге «Блокада день за днем» дату 6 февраля 1942 года.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «6 февраля 1942 г., пятница.
…На металлический завод привезли подбитые танки. Их доставили на 13 платформах. Рабочих же в 19-м цехе, где должны ремонтироваться прибывшие с фронта машины, насчитывается в 10 раз меньше, чем их было в ноябре 41-го. Начальник цеха А. Ф. Соколов разослал больным рабочим повестки, в которых говорилось:
«Товарищи! Явитесь на работу по получении повестки. Поступил срочный фронтовой заказ… Немедленно явитесь!»
Повестки развез нарочный, посаженный на пикап.
И вот в цехе стали появляться едва передвигавшиеся, ослабевшие рабочие. Мастера Задворного, кстати, пришедшего на работу с женой и сыном, водили под руки. У рабочих Семченко, Васильева, Добрецова, да и у многих других, не хватало сил взобраться на танк. Прикрепленные к ним члены танковых экипажей подсаживали обес силевших рабочих. Восстановление машин, в которых так нуждался фронт, началось…
Ленинград жил и боролся».
Глава вторая
ЧУГУННАЯ РОЗА С РЕШЕТКИ ЗИМНЕГО ДВОРЦА
Москва. Апрель 1987 года
Мир тесен, а мир моряков – тем более. С тех пор как я начал этот поиск, я всякому новому знакомому человеку задаю при случае вопрос: «А не было ли у вас в роду военных моряков?» Спрашиваю ради любви к предмету вообще и, конечно же, с наивным, быть может, расчетом на счастливый шанс узнать что-либо еще о своих героях. В математике подобная вероятность относится к бесконечно малым величинам. Но, право, не стоит пренебрегать и бесконечно малой надеждой.
Свой всегдашний вопрос я задал однажды сотруднице «Мос фильма» (редактору шукшинской «Калины красной») Ирине Александровне Сергиевской. Спросил машинально, просто вырвалось по привычке: «А не было ли у вас в роду?…» Спросил и даже подосадовал на себя, ожидая увидеть на лице собеседницы естественное недоумение: что за странный вопрос? Ни с того ни с сего…
– Да, были, – ответила Ирина Александровна. – Мой папа окончил отдельные гардемаринские классы. Мичманом плавал на «Олеге», потом на миноносце «Рьяный». Служил в советском флоте…