Одиссея поневоле(Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевствах Кастильском и Арагонском)
Шрифт:
Король Жуан Второй Португальский отлично знал, куда в августе прошлого года отправился адмирал. И с адмиралом у него были особые счеты. Восемь лет назад он отклонил проект генуэзского мореплавателя, его советники высмеяли этого чужеземца и его нелепые замыслы.
Западный путь в Индии? Как бы не так! Кому нужен журавль в небе, когда синица уже в руках. Шаг за шагом, миля за милей португальцы приближались к Индии, прокладывая к ней морской путь вокруг африканского материка. Правда, тогда, в 1485 году, они еще не дошли до его южной оконечности, но в Лиссабоне знали: скоро, очень скоро португальские корабли обогнут ее и вступят в Индийский океан. И действительно,
Жуана Второго не слишком взволновала весть об отбытии из Палоса трех Колумбовых кораблей. Западный путь в Индию, опасный, непроведанный и долгий, принесет, пожалуй, горькое разочарование королям Кастилии и Арагона. Впрочем, на всякий случай Жуан Второй приказал своему азорскому губернатору подстеречь генуэзца в пору, когда он, потерпев неудачу в Атлантике, будет возвращаться в Кастилию.
Губернатор упустил адмирала моря-океана, но зато сама судьба привела его корабль в устье Тэжу.
У Португалии с Кастилией мир. Худой мир, который лучше доброй ссоры. Король Жуан Второй отменный дипломат и стратег. Если ему выгодно будет нарушить мир, он его нарушит: он может задержать адмирала, может бросить его в сырые подземелья замка Сан-Жоржи, дабы овладеть всеми тайнами «Ниньи».
Но в день 4 марта 1493 года король еще не знает, открыл ли генуэзец Индии. Король три недели назад покинул столицу. Он находился в монастыре Марии Благостной неподалеку от Лиссабона.
Однако к нему уже послан курьер. С письмом от генуэзца и с кратким донесением капитана Бартоломеу Диаша. Да, в гавани Риштеллу «Нинья» отдала якорь у борта огромного корабля, которым командовал герой мыса Бурь. И Диаш крайне непочтительно обошелся с адмиралом, спор двух великих мореплавателей едва не привел к стычке.
От монастыря Марии Благостной до Лиссабона тридцать миль. Тридцать и тридцать — шестьдесят. Следовательно, ответ от короля придет на третий день. И до поры до времени кастильские гости ждут в Риштеллу высочайших указаний.
Плывут в небе сизые тучи, моросит холодный дождь, покачиваются на свинцовых водах широкой, как море, реки сотни больших и малых кораблей. «Нинья» кажется жалкой скорлупкой в сравнении с огромными «науш-ридондуш» — кораблями гвинейских флотилий короля Жуана Второго. Рядом — генуэзские тартаны, венецианские караки, парусники из ганзейских городов, Антверпена, Лондона, Плимута, Дьеппа, боевые королевские галеры, каравеллы азорских флотилий, гребные фусты из Сетубала и Синиша, рыбачьи суденышки с берегов Бейры и Алгарви.
Вдоль правого берега реки сплошной чередой тянутся склады: дощатые, каменные, бревенчатые, с узкими оконцами-амбразурами, забранными железными решетками, и вовсе слепые. На причалах, на тесных набережных, на складских дворах и задворках горы ящиков, пирамиды винных бочек, бунты тугих мешков с мукой, горохом, рисом, сахаром, перцем, штабеля досок, завалы всяческого корабельного добра — парусины, пакли, скобяного и канатного припаса, смоляных, бочек, мачтового леса.
Этот деловой берег, грязный, исхлестанный дождем, открытый гнилым мартовским ветрам, кишит народом. Двунадесять языков вобрала в себя набережная городка Риштеллу. Тут и немцы, и шведы, и фламандцы, и каталонцы, и французы, и англичане, и венецианцы, и корфиоты, и силийцы; и люди из гиперборейских стран — Норвегии, Дании, Швеции; тут и поляки из Гданьска и Щецина; тут и мавры из Сеуты, Танжера, Орана и Туниса, и турки из Стамбула и Смирны.
Вот, лавируя среди корабельной мелюзги, протискивается к причалу невольничье судно, только что пришедшее из гвинейской гавани Сан-Жоржи-да-Мина. По шатким мосткам гонят на берег партию негров. Черные рабы — живые скелеты, скованные попарно звонкими цепями, — сходят на набережную, и над ними свистит хлесткий бич.
О Мабуйя! Ведь не верилось, когда дон Луис говорил, что есть на земле люди, у которых кожа чернее черной ночи!
Смотри, Гуакагана: как странно вот та черная женщина несет младенца. А! Понятно: младенец-то мертв. И у той, что идет позади, тоже на руках мертвое тельце. За что же такая мука этим черным людям?
А на корме боцман Кинтеро, глядя, как выгружают негров, говорит матросам: да, худо приходится этим неграм. Но и португальцам я не позавидую. Хлопотно возить из Гвинеи рабов да и накладно. Судите сами: в пути добрая половина невольников гибнет. А мертвые негры — это же чистый убыток.
Обмани-Смерть не согласен с боцманом. Какой уж там убыток! В восемьдесят седьмом году я ходил с португальцами в Сенегал и как на духу скажу: барыши у этих сеньоров немалые. Затратят дукат, а выручают, небось, дукатов семь-восемь.
Много это или мало? Ни Диего, ни Гуакагана не знают, что такое семьсот или восемьсот процентов чистой прибыли. И совсем не о прибылях и убытках они думают, глядя, как надсмотрщики отнимают у женщин мертвых младенцев и швыряют тела в воду.
Тосклив и страшен этот берег, эта первая земля в стороне Восхода.
От Риштеллу до Лиссабона мили полторы. Чуть выше по реке, на том же правом берегу, лежит это седьмое чудо христианской Европы. Париж, Прага, Венеция, Генуя, Лондон, Севилья — шесть чудо-городов, и седьмой ничуть им не уступает.
Даже в эти дни небывало холодного и сырого марта Лиссабон был прекрасен. После грязного и суетливого Риштеллу Лиссабон показался изумленным пленникам сказочным видением. Высоко в небесах парил замок Сан-Жоржи, рукотворный утес, венчающий дворцовый холм Коллину-ду-Кастеллу. В туманной дымке чернели зубчатые башни замка, они рвались к облакам, эти каменные стражи Лиссабона, но их прочно сковали могучие обводы древних стен. Под замком на крутых уступах гнездились дворцы магнатов, там и здесь вонзались в хмурое небо острые шпили церквей и часовен. Чуть пониже лепились друг к другу узкоплечие дома с высокими крышами из красной, зеленой, желтой и голубой черепицы.
Еще ниже широкие бедра дворцового холма охватывал пояс густых садов.
От подножия Коллину-ду-Кастеллу во все стороны шлейфом расходился нижний город — россыпь белых и золотисто-желтых домов и домишек, вкривь и вкось прорезанная извилистыми ходами проулков и тупиков.
Нижний город спускался к реке, но от нее он отгородился кварталами складов, верфей и мастерских. Этот лиссабонский Подол оглушал иноземца рабочим гулом: ухали молоты, визжали пилы, стучали бондарные колотушки. На всех перекрестках чадили жаровни, в узких проходах, в подворотнях, на пятачках тесных площадей шла бойкая торговля печеными каштанами, жареной рыбой, фруктами, орехами, липкими сладостями, над которыми кружились тучи весенних мух. На переброшенных через щели улиц веревках сохло белье. Голова кружилась от запахов рыбы, лука, чеснока, а часто в пору было и вовсе зажать нос: в булыжных руслах струилась, сбегая в Тэжу, зловонная жижа.