Одиссея проститутки
Шрифт:
Да, никогда воспоминания об этом вечере не изгладятся из моей памяти. В течение получаса я пережил зловещее ощущение неотвратимости рока, я испытал дрожь, охватывающую новичка при спуске в глубокую шахту. Я заглянул в черную бездну человеческого горя, я понял, что честная жизнь для некоторых людей невозможна.
Было уже за полночь. Выйдя из театра Водевиль, я шел, торопливо шагая по бульвару, на улицу Друо, среди сплошного потока раскрытых зонтов. Мельчайшие капли дождя, не достигая земли, оставались висеть в воздухе, застилая свет газовых рожков, и ночные улицы
Проститутки, приподняв край платья так, что виднелась нога, обтянутая чулком, тускло белевшим в полумраке, зазывали мужчин, укрывшись в подъездах, или с вызывающим видом шныряли по тротуарам, нашептывая бессмысленные, невнятные слова. Они шли бок о бок минуту-две то с одним, то с другим, стараясь прижаться к мужчине, обдавая его лицо нечистым дыханием; затем, убедившись в тщете своих усилий, круто, с сердцем поворачивали и возобновляли прогулку, вихляя бедрами.
Преследуемый ими, чувствуя, что меня хватают за рукав, я шел, еле сдерживая подступавшее к горлу отвращение. Вдруг я увидел трех девиц, которые бежали сломя голову, крича что-то своим подружкам. Те тоже пустились бежать, подхватив для скорости юбки обеими руками. В эту ночь происходила облава: регламентировали проституцию.
Внезапно я почувствовал, как чья-то рука скользнула под мой локоть, и задыхающийся голос пробормотал;
— Спасите меня, сударь, не гоните меня!
Я взглянул на говорившую. Ей не было и двадцати, но она уже порядком поблекла. Я сказал:
— Хорошо, оставайся!
Она пролепетала:
— Спасибо, спасибо!
Мы приблизились к цепи полицейских. Они расступились, давая мне дорогу. Я повернул к улице Друо.
Моя спутница спросила:
— Пойдешь со мной?
— Нет.
— Почему же? Ты мне, сам не знаешь, какую услугу оказал, ни в жизнь не забуду.
Желая поскорее отделаться от нее, я заявил:
— Отстань, я женат!
— Ну и что?
— Довольно, детка... Я тебя выручил. А теперь оставь меня в покое.
Улица была пустынная и темная, поистине мрачная. И от присутствия этой женщины, уцепившейся за мою руку, владевшая мной тоска еще усилилась. Женщина попыталась меня поцеловать. Я с ужасом отшатнулся и резко сказал:
— Убирайся... Поняла?
Она в ярости отскочила и вдруг зарыдала. Я почувствовал жалость, я стоял растерянный, смущенный.
— Что с тобой?
Она пробормотала сквозь слезы:
— Разве ты понимаешь?.. Да что говорить!.. Невесело.
— Что невесело?
— Да вот жизнь эта.
— А почему ты так живешь?
— Разве это моя вина?
— Чья же тогда?
— А почем я знаю?
Мне захотелось понять это одинокое существо.
Я попросил:
— Расскажи мне свою историю.
И она рассказала.
— Мне было шестнадцать лет, я служила тогда в Ивето у господина Лерабля, торговца семенами. Отец и мать померли. У меня не осталось ни души. Я замечала, что мой хозяин как-то особенно на меня поглядывает и норовит ущипнуть меня при случае
Только как-то раз он на кухне набросился на меня. Я не далась. Он ушел ни с чем.
Напротив нас у господина Дютана была бакалейная, у него служил один приказчик, такой славный; ну, я и не устояла. Ведь это с каждым может случиться, верно? Я не запирала на ночь дверь, и он ко мне приходил.
А только как-то ночью господин Лерабль услышал шум. Он поднялся ко мне, увидел Антуана и хотел его убить. Они дрались стульями, кувшином, чем попало. Я схватила свою одежонку и выскочила на улицу. Так я и убежала.
Я тряслась от страха, как затравленная. Под соседними воротами кое-как оделась. Потом пошла куда глаза глядят. Все думала, что наверняка в драке кто-нибудь убит и жандармы меня уже ищут. Я вышла на руанскую дорогу. Решила, что в Руане легче будет спрятаться.
Стояла темень, хоть глаз выколи, на фермах лаяли псы. Разве разберешься ночью? Птица вопит, как будто человека режут, кто-то визжит, свистит. У меня мурашки по телу пошли. Услышу шорох и крещусь. До чего мне страшно было!.. Когда начало рассветать, я снова вспомнила о жандармах и припустилась бегом. Потом успокоилась.
Мне захотелось есть, хотя я была как полоумная. Но у меня не было ничего, ни гроша, я забыла в каморке деньги — восемнадцать франков, все мое богатство.
Так я все шла и шла, а у меня совсем живот подвело от голода. Стало жарко. Сильно припекало солнце. Было уже за полдень. А я все шла.
Вдруг я услыхала позади конский топот. Оглянулась. Жандармы! У меня кровь в жилах застыла, я думала, вот-вот упаду, но оправилась. Они меня нагнали. Оглядели с головы до ног. Один из них, который постарше, сказал:
— Добрый день, мамзель!
— Добрый день, сударь!
— Куда это вы направляетесь налегке?
— В Руан, мне там место обещали.
— Так вы пехтурой?
— Да, пешком.
Сердце у меня, сударь, так билось, что я еле могла слово вымолвить. Я твердила про себя: «Сейчас они меня заберут». Хотела бежать. Но меня тут же бы и схватили, сами понимаете. Старший сказал:
— Ну что ж, значит, будем попутчиками. До Барантена нам с вами, мамзель, тем же маршрутом.
— Очень приятно, сударь.
Мы разговорились. Я старалась быть полюбезнее, чтобы они ничего такого не подумали. А когда мы вошли в лес, старший говорит:
— Не хотите ли, мамзель, сделать привал на травке?
Я недолго думая ответила:
— Как вам будет угодно, сударь!
Он слез с лошади, дал ее подержать второму жандарму, а мы с ним углубились в лесок.
Ломаться не приходилось. Что бы вы сделали на моем месте? Он получил то, что хотел, потом сказал:
— Нехорошо обижать товарища.
И пошел подержать лошадей, а второй жандарм приблизился ко мне. Мне было так стыдно, что я заплакала. Но не драться же с ним. Сами понимаете.