Одна беременность на двоих
Шрифт:
— Аманда, это не конец света. Ты можешь туда просто не заходить…
Ведь, что может быть проще — держать закрытой дверь, которую не хочется открывать.
— Ты не понимаешь, — повторила Аманда уже тише и уселась на диван. — Это не только комната. Она договорилась с педиатром, который лечил меня в детстве. А мне, чуть что, пихали антибиотики, понимаешь? Понимаешь?
Я кивнула, хотя ничего не понимала. Она сомневается в компетентности врача, который довёл её до окончания школы здоровой? Разве не это самая лучшая рекомендация доктору? Как вспомню эти бесконечные просмотры
Об этом я уже думала, колдуя над чайником, потому как прихватила в магазине пакетик греческого чая, позарившись на шикарный гербарий из высушенных цветочков, и теперь судорожно крутила упаковку в поисках инструкции по завариванию. Её не было! Может, олимпийские боги затеяли игру, чтобы оторвать Аманду от рассматривания фотографии детской, а до этого заставили меня ошибиться поворотом и оказаться подле овощной лавки. Приди я домой часом раньше, Аманда могла в запале назвать мать не только сумасшедшей, а сейчас быстро отыскала рецепт в интернете, и вот мы уже сидим с чашками ароматной жидкости, по цвету напоминающей воду, в которой ополаскивали от жёлтой краски акварельные кисти. Однако у этого горного цветка богатый послужной список и нет противопоказаний при беременности — наверное, именно эту фразу Аманда дольше всего искала в сети.
Мы молчали. Как всегда. Чай почти не имел вкуса, и сладость аромата сушёных цветков почти не передалась напитку.
— Ну что у вас нынче поют на испанском? — не выдержала первой Аманда.
Нынче мы не пели, а занимались переводом Карлоса Фуэнтеса, про покойника и индейское божество, а эту тему лучше с Амандой не поднимать — ещё ненароком приплетёт мистику к своим родам, и я вновь окажусь кругом виноватой. Пришлось перечислить грамматические темы, все подряд, чтобы хоть как-то заполнить пустоту и избежать продолжения разговора о детской, но нет, армада из испанских глаголов не способна была победить раздражение Аманды на самоуправство матери.
— Послушай, — попыталась я остановить излияния Аманды, пошедшие по седьмому кругу. — Ты можешь отодрать эти наклейки, делов-то! После родов ведь можно уже руки поднимать, так ведь?
Я готова была выслушать новую беременную лекцию, только бы уйти на безопасное расстояние от обсуждения детской, но Аманда не вняла моей молчаливой просьбе, и я… Я сказала то, что не успело и секунды провести в моём мозгу, а сразу прыгнуло на язык:
— Зелёный прекрасный фон для настенной росписи. Давай распишем стены так, как тебе хочется. Можно даже наши обычные краски использовать, а?
Я действительно ждала ответа. Непонятно только, какого больше — согласия или же очередной констатации того факта, что я дура.
— Ты сказала «распишем»? Что это значит?
Мы, кажется, обсуждали испанские глаголы, и я была уверена, что в родном языке мы не путаемся.
— Мы — ты и я. Конечно, идея будет твоя.
— Верно, ты бы феечек нарисовала…
Я не обиделась. Я восприняла напоминание о моей дурацкой открытке белым флагом. Я сказала. Аманда услышала. И всё, точка. Да, оказалось, не тут-то было!
— Ты серьёзно планируешь приехать в Рино?
Я кивнула. Почему, собственно, нет, если я не планирую записываться на летний интенсив. Мои пальцы и глаза ещё не отошли от зимнего. И если мне отдадут стену под роспись…
— Могу в конце мая, сразу после экзаменов. Ребёнку два месяца будет. Уже не так страшно…
— Что не так страшно? — Аманда опустила чашку на стол и, не получив ответа, повторила вопрос. Но что я могла сказать внятного? Я ведь просто так брякнула. — Я не уеду в первый же день. Ты будешь жить тут с ребёнком какое-то время, — она раскинула руки. — Неужто ни разу на руки не возьмёшь?
Я только сильнее замялась. Ладони нервно зачесались, и я сильнее сжала чашку.
— Или ты решила, что мать меня из госпиталя заберёт?
Это не я, это она решила. Я вообще не говорила то, что она вновь услышала. Вообще не надо было рот открывать! Ничему я так и не научилась, похоже.
— Нет, я так не думала, — выдала я, как можно твёрже, пряча лицо в кружку, чтобы списать стыдливый румянец на паровую баню! — Но почему ты до сих пор ничего не приготовила? Абсолютно ничего для ребёнка здесь нет. Ну кроме автокресла в машине да шмоток. Как мы жить будем?
Я сделала упор на местоимение «мы»: это я, она и малыш. Мы трое и в абсолютно непригодных для младенца условиях. Аманда явно соглашалась с таким вердиктом, потому и изучала у меня за спиной пустую стену.
— Я же не могу попросить тебя спать на полу…
— А что, как в походе…
Предложение ничуть не удивило меня. Двадцатым каким-то там чувством я понимала, что окажусь на полу, но ума не хватило захватить из дома спальник, а ехать сейчас к отцу я соглашусь лишь под дулом пистолета.
— Только спальник купить надо, — улыбнулась я. — Может, прямо сейчас в магазин поедем?
На часах четыре. Собаку выгуливать в восемь. Времени вагон.
— Много чего купить надо, — кивнула Аманда. — И тортик.
— А его-то зачем?
Вот его-то совсем не надо — я не бегаю, совсем, и пуговица на джинсах врезалась в пупок.
— Примирение отметить, — выдала серьёзно Аманда. — Ты на меня злилась.
Я? Впрочем, можно не возражать, если молчаливое противостояние закончится. И я кивнула, а она ухватила меня за пальцы, позабыв про больной. Я сняла уже пластырь, чтобы быстрее заживало. Однако рана временами побаливала, но я не вырвала руки. Аманда собралась что-то сказать. Наверное, важное, и перебей я её сейчас, другого момента не будет.
— Я в Рино абсолютно одна буду.
Она молчала довольно долго, и я успела испугаться, что следующая фраза должна быть моей.
— И если ты приедешь хотя бы на месяц…
Теперь я обязана была открыть рот.
— Буду няней с проживанием, — попыталась сострить я, чтобы сгладить величественность момента. И, поняв, что шутка провалилась, добавила: — Всё же буду лучше собаки семейства Дарлингов. Кстати, а что с собаками?
— Мать почти всех пристроила. Оставила одну, самую спокойную. Хотя разве бывают биглы спокойными!