Одна и дети. Как вырастить детей и воспитать себя
Шрифт:
Есть два момента, характерных для нашего, и не только нашего, менталитета.
Молодые мамы часто не готовы к тому, что роды и материнство – это не так эстетично, как в интернете, что это кровь, боль, грязь, что новорожденный писает, какает, срыгивает. Для всего постсоветского общества характерна романтизация «таинства рождения» и «таинства материнства». Не говоря о том, что роженицы не владеют информацией о том, что во время родов происходит с телом и как помочь себе в процессе рождения ребенка.
При этом в государственных (не знаю, как в частных) медицинских учреждениях уделяется мало внимания поддержке рожениц. Хуже того, прямо в процессе родов в их адрес отпускаются циничные, порой хамские замечания, на грани издевательства. Персоналу в голову не приходит, что роженице нужна психологическая поддержка и ровный фон профессионализма вокруг. Хотя бы потому, что она одна и ей страшно.
Первая возможная травма материнства – это травма от космического одиночества, чувства, что ты себе больше не принадлежишь, да еще и отвечаешь за все на свете: за себя и ребенка, за его питание, режим, гигиену, а также домашнее хозяйство, самочувствие близких и даже нехватку денег. С первых дней наваливается и груз ответственности за ребенка, и огромный воз совершенно новых забот и проблем. В этот
Так что эта первая травма связана, как правило, с человеческим фактором, а не с объективными причинами послеродовой депрессии: гормональными бурями, перестройкой организма, стрессом, шоком от того, что женщина не узнает своего тела, устает, не справляется с эмоциями. (К этим переменам тоже необходимо готовить и готовиться.)
Относительно недавно послеродовая депрессия стала официальным диагнозом, специалисты знают, как с ней работать, существуют четкие представления о том, как ее лечить. Но сложно что-то советовать, когда ко всем трудностям материнства добавляется травма от профессионального медицинского цинизма. Он приобретается в первые же годы работы, с годами усиливается и, видимо, нужен как защита от ежедневных столкновений с человеческой болью. Далеко не все медики любят свое дело, пациентов тем более, но остаются в профессии, и это превращается в пытку для всех.
Многие русскоязычные мамы рассказывают, что их материнство началось с травмы, вспоминают, как одиноко чувствовали себя во время родов. Мало того что им было больно, но они почти не понимали, что происходит. И случай нашей героини – далеко не самый тяжелый.
Когда человек испытывает сильную боль, ему жизненно необходима иллюзия контроля. Ему важно понимать, от чего эта боль, сколько она будет длиться, возрастет ли ее интенсивность и вообще – нормально ли это все? Кто-то обязательно должен быть рядом, объяснять, подбадривать, говорить, что делать, держать за руку, наконец! Поэтому я советую добиваться присутствия близкого человека при родах.
Новые мамазонки
В детстве я завидовала даже своей беременной кошке. И не хотела быть ни учительницей, ни космонавтом. Я всегда хотела детей. Наташа Ростова хотя бы в юности была полным романтики мечтательным созданием и только к концу «Войны и мира» в результате сложной эволюции превратилась в машину для родов. А я с детства тупо хотела быть такой машиной.
До определенного момента ближе к тридцати я вообще не понимала, для чего еще нужны мужчины. Особенно любимые. Будучи устроенной так элементарно, я миновала любовные метания, подобные тем, что описаны Толстым в нескольких томах. Если мужчина не собирался размножаться, для меня было очевидно, что продолжать с ним отношения не имеет смысла.
В этом не было ничего от волевого «принятия решения». Объяснялось все до животного просто: как человек не прыгает в пропасть, так я не прыгала в бесплодные отношения с мужчинами. Когда героини фильмов и книг шептали возлюбленным «желанный мой», мне казалось, что они что-то мудрят и усложняют. Как мужчина может быть желанным сам по себе?
И конечно, я с благоговением относилась к рожавшим женщинам. Они казались мне причастившимися какой-то великой тайны. Тайны гораздо более значительной, чем все загадки всех мадридских дворов, описанные дюмами, радзинскими и джеймсами хейдли чейзами. Роддом казался мне землей обетованной, храмом, желанной целью жизненного путешествия. И когда я забеременела, то думала только: «Не может быть». И когда оказалось, что может, – была счастлива. И, по-моему, это нормально. Проще, чем находить счастье в творчестве или, там, в труде, но все же сложнее, чем осчастливливаться покупкой лаковых сапог.
Наверное, похоже на историю болезни. Понимаете, теперь мне кажется, что я одна такая конченая идиотка. Что у всех все проходит приземленней и спокойней. Что в процессе рожания и воспитания ребенка нет великого предназначения, а смысла – чуть, во всяком случае, не больше, чем у кошки, то есть – в продолжении рода.
Хотеть в первую очередь детей – вполне объяснимая биологическая программа. Изначально брак служил именно этой задаче. И успешность брака оценивалась по тому, сколько родилось детей, сколько из них выжили и стали полезными членами общества. Желание прежде всего отношений табуировалось. Нормой было, когда молодожены впервые видели друг друга на свадьбе. Жениха подбирали родители исходя из предположений о его способности прокормить семью. Невесту выбирали исходя из предположений о состоянии здоровья – сможет ли она рожать здоровых детей. А вот про психологический комфорт в отношениях стали задумываться относительно недавно, когда брак перестал быть обязательным условием выживания и продолжения рода.
Хотеть детей, когда сама еще ребенок, – это, я бы сказала, социокультурная норма. Помимо сильных биологических программ, есть еще воспитание. С детского сада девочке говорят, что она будущая мама. Первая ее игрушка – пупс, которого она укачивает, подражая маме. Сюжетно-ролевые игры девочек в моем детстве часто ограничивались играми в дочки-матери, и уже в эту игру органично вплетались игры в магазин, школу и больницу. Подавляя протест девочки против колючих рейтуз осенью, мамы говорили: «Одевайся теплее, тебе еще рожать!» Вряд ли кто-то говорил: «Сбереги свое здоровье для науки». Если со всех сторон транслируются в явном или не явном виде установки о «главном предназначении женщины», то это легко становится частью представлений о себе.
Хотеть детей – норма. Впрочем, как и не хотеть. Я думаю, есть определенная польза для человечества в том, что мы все разные. Хорошо, когда человек точно знает, чего он хочет и чего он не хочет. Что ненормально – это не хотеть детей, но рожать их, следуя социальному сценарию «теперь надо детей заводить». Кому надо? Зачем надо?
Отцы
Ни к одной из тех, с кем я лежала в палате роддома, ни разу не пришел муж. Так получилось. Мужья остались далеко за кадром. Да женщины их и не ждали. Они тихо отдыхали от девятимесячных трудов и готовились к бесконечной каторге домашней работы, которая ожидала их впереди. Ведь что, собственно, произошло? Беременность, роды, дети – так положено.
У всех, кроме меня, новорожденный был вторым или третьим ребенком. И самым интересным в нем был его пол. На разные лады обсуждались плюсы и минусы появления в семье мальчиков или, наоборот, девочек. «Ничего, будут у вас две помощницы. Может, еще родите мальчика…», «А кто у вас первый? Девочка? А теперь пацан? Видите, как по заказу!» Под окна палаты приходили мамы, золовки, свекрови, сестры. «А глаза чьи? А нос? Его? Ну, ничего…» Приносили кастрюльки с едой, соки,
О мужьях говорили так: «Наверное, отмечает», «не любит больницы», «не успел вернуться», «хорошо, что он меня сейчас не видит»… А одна роженица из села ждала мужа к выходным: «От нас ехать два с половиной часа, что он будет туда-сюда мотаться?» Действительно, разве у него есть повод повидать жену? Не зря мне все-таки казалось, что мужчина имеет только косвенное отношение к детям.
Правда, один молодой человек, чей-то муж из палаты сверху, умудрялся влезть на дерево, чтобы поговорить с женой. Он единственный, кто задавал человеческие вопросы типа: «Как ты себя чувствуешь? Как девочка ест? Что еще принести?» Переспрашивал по нескольку раз, по нескольку раз уходил и возвращался. Говорил «целую», прощаясь, говорил «скучаю», покидая жену до утра. Его осуждал весь этаж: «Ой, прям надо было на дерево залезать! Дикость какая!», «Обязательно, чтобы весь роддом слышал, что он ее любит? Показуха!», «У них что, больше родственников нет? Сам ходит и ходит!»
Иногда снизу доносились другие мужские голоса:
– Сколько надо дать? Цветы обязательно? Не, конфеты не понесу.
– Мальчику пива принести? Шучу, шучу…
– Домой купаться? Лежать, я сказал.
– Как ты ее собралась назвать? Как? Так, короче, девочку зовут Диана.
Про все это никто не говорил «дикость какая».
По ночам шли дожди. Кран в палате отказывался проливаться водой, а шипел, как будто все время говоря «ш-ш-ш», как и все мы своим деткам. «Ш-ш-ш». Гормоны обоих полов продолжали внутри нас свои пляски. Комары игнорировали «раптор». Когда выключался свет, с дерева в окно заходил кот. Он отодвигал лапой кусок марли, не глядя на нас, шел по подоконнику, потом спрыгивал и привычной дорогой двигался мимо кроватей. В одну из ночей, часа в три, прибежала сестра и вызвала мою соседку. Минут через двадцать та вернулась с цветами, счастливая и смущенная.
– Мой приехал. Пьяный. Трезвому стыдно было бы с розами заявляться. Сидит где-то с друзьями. Сказал: «Такой толстой ты никогда не была».
Набоков написал: «Все родители делают эти открытия: идеальную форму миниатюрных ногтей на младенческой руке, которую ты мне без слов показывала у себя на ладони, где она лежала, как отливом оставленная маленькая морская звезда». Роддом, наверное, не храм, но дети – все равно не рутина, необходимость и проза жизни. Дети – это поэзия. Со смыслом. А мужчины – это… Да они просто…
Желанный мой, как ты отметил рождение нашего сына?
Во всем мире главная задача медицинского персонала по отношению к будущим матерям – подготовка к родам до их наступления и обеспечение поддержки во время. А у нас в роддом отправляются, полагаясь на удачу, хорошего врача и «хорошую» акушерку, которая, Бог даст, обратит внимание и, может быть, поможет. Да, и еще надеясь на свое здоровье – как оно позволит, так и будем рожать.
Я много лет живу за границей и забываю, что общепринятые в мире нормы поведения по отношению к роженице и молодой маме до сих пор не общеприняты в России. Например, что в родах должны участвовать двое. Вопрос вдоль и поперек исследован учеными, и давным-давно теоретически и практически доказано, что во время родов женщина и мужчина должны быть вместе. Кроме того, хорошо бы будущий отец был вовлечен в процесс даже больше роженицы: ей ведь больно, она мало что соображает, поэтому ему надо сохранять холодную голову, оказывать внимание партнерше, помогать ей правильно дышать, одновременно говорить с врачами, контролировать ход родов, принимать решение в экстренном случае. И первым взять ребенка на руки. Роль мужчины огромна!
Папа, который перерезал пуповину, – это другой папа, с другой (более глубокой) привязанностью. Да, нет гарантии, что этот папа на всю жизнь останется с мамой ребенка, главное, что в разы вырастает вероятность того, что он навсегда останется с самим ребенком. Это факт.
Через девять лет после родов в России я смогла оценить разницу, когда рожала в Израиле. Конечно, больно! Но рядом муж, рядом монитор показывает уровень схваток, кричать не надо, все и так видят, как мне плохо. Ведь женщина кричит в том числе и чтобы на нее обратили внимание, чтобы дать знать о боли, которую испытывает. Но когда рядом находится человек, который все видит, разделяет и в любой момент может позвать врача, спросить: «Что вы ей колете?» – роженица перестает быть беззащитным существом и становится клиентом больницы. Клиентом, к которому приковано внимание персонала.
В большинстве стран Европы и Америки мужчина, который не хочет присутствовать на родах, всячески порицается и считается инфантильным идиотом. В России ситуация меняется в лучшую сторону, но медленно. Мужчин с патриархальными взглядами все еще большинство.
Также очевидно, что первое время после рождения ребенка женщине очень нужна поддержка семьи. Ее состояние чуть не напрямую зависит от того, как ведет себя ее мама и как ведет себя ее партнер.
Но вот двадцать лет назад (когда происходили события), а это уже двадцать первый век, казалось нормальным, что мужа нет рядом не только во время родов, вроде и ладно, мужей все равно не пускают в отделение. Но мужей нет рядом и после родов! Мужья приезжают редко, а сами женщины презирают тех, кто залез на дерево поближе к жене. Описано патриархальное общество и очевидное одиночество женщины в ее новом положении.
Важный момент – поддержка остальной семьи. Бабушка, которая не доверяет ребенка его маме, поучает и одергивает, – огромное зло для неустойчивой психики только что родившей женщины. Бабушка, которая считает своей целью воспитание малыша, а в маме видит только подмастерье и объект подстегивания и замечаний, – это трагедия. Главная задача бабушки – это психологическая устойчивость и здоровье самой мамы.
Малыша спасать не надо, он намного крепче, чем кажется, так устроено природой. И у него есть мать. В здоровых отношениях между представителями разных поколений бабушка мягко заботится именно о молодой маме. Подбадривает, успокаивает, позволяет передохнуть. Повторяет, что «мама нам нужна здоровая, спокойная». Или: «Дай мне малыша только на полчаса, отдохни, ты его еще всю жизнь будешь растить». Таким образом она предупреждает перепады настроения дочери (или невестки) и ее неуверенность в собственных силах.
Ведь, особенно с первенцем, мама стремится все делать правильно, волнуется, у нее повышается адреналин, малыш это чувствует и тоже начинает беспокоиться. Нельзя усугублять ситуацию замечаниями, пристальным вниманием к промашкам.
Роль старших в том, чтобы всеми силами поддерживать молодую мать, повторять, что все нормально и все через это прошли. И особенно важно подчеркивать, как малышу нужна его классная мама, как он ее узнает, тянется к ней. Чтобы вместе с космосом одиночества и ответственности материнство принесло женщине чувство ее уникальности и нужности.
Настоящий
Мужичок в метро такой весь масенький, узенький. Сплошной профиль и большой нос, кожа дубленая, заветренная, темная. Уши торчат, тоже прожаренные до состояния корочки, куртка из жестокого кожзама, очень грязные ботинки. Везет в сложенном виде неновую детскую коляску, она перевязана старенькой веревочкой. У него звонит телефон: «Да, птичка, еду. Ну тяжелая, конечно… Хорошая, большая… Не заблудился. Да не беспокойся ты обо мне! Ну и что! Первый раз, что ли? Разберусь я с твоим метро. Сейчас приеду, поужинаем. Как там мой цветочек? Спит? Не спит? Укача-а-а-а-аем».