Одна минута и вся жизнь
Шрифт:
— Это все — скот. — Градский любил порассуждать об электорате. — Ты им только пообещай бесплатную похлебку — и они твои. А потом можно все. А они согнутся и терпят. Тянут лямку и везут. Значит, именно этого и заслуживают. Знаешь, Костик, эти старухи с железными зубами, деды в фетровых шляпах, толстозадые бабы — все они расходный материал. Проживут свою жизнь, подохнут, зароют их — и все. Туда им и дорога. Никто о них никогда и не вспомнит. А я творю историю.
Костик сжимал челюсти и молчал. Он прятал опасный блеск в глазах, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заехать в выхоленное лицо шефа. Охранники
То, что произошло первого сентября, Константин помнил как в тумане. Весть о том, что шеф, удрав к очередной девке перед самыми переговорами, надрался и сбил насмерть ребенка, буквально сразила Подольского. Он принял решение выйти из игры. Но он был осторожен и понимал, что теперь нельзя просто так взять и уйти. Он слишком много знал. Поэтому, когда босс приказал ему отвезти документы матери убитой девочки, Костя повиновался.
Женщина, открывшая ему дверь, была похожа на тень. Константина поразили ее глаза — огромные, дымчатые, они были пустыми и мертвыми. Этот неживой взгляд и бескровное лицо вызвали у него жалость и стыд. Ему хотелось сквозь землю провалиться, когда он протянул ей бумаги. Он хотел сказать что-то ободряющее, но слова застряли в горле. Женщина просто не видела его.
А ему пришлось самому следить за ней. Шеф впервые за все время был напуган и подавлен случившимся.
— Я не хотел, не хотел! — Градский закрыл лицо руками. — Боже, какой ужас, этот ребенок, я не хотел!
Костя делал свою работу. Он шел за женщиной сквозь ночь и довел до самого кладбища. Он не пошел за ней на могилу, поэтому не видел, что она сделала. Да если бы и видел, то вряд ли понял бы. Но Костя не пошел за ней, не мог. Эта женщина имела право побыть там одна.
Он следил за ней в аэропорту. Он видел, как парень из охраны проводил ее на посадку. Он видел, что это уже не живая женщина, и ему было стыдно за себя.
— Будь ты проклят, идиот! — Костя мог теперь говорить что угодно, толку-то?
А потом кто-то прислал шефу туфельку. Это была маленькая лаковая туфелька, розовая и очень красивая. Сергей Иванович испугался до икоты.
— Кто, кто это сделал?!
— Возможно, мать девочки? — Константин чувствовал себя негодяем.
— Исключено. Она не знает, кто я такой. Нет, это не она. Это тот, кто знает.
— Возможно, любезнейшая Дарья Андреевна.
— Узнай наверняка, слышишь? Я не позволю себя шантажировать.
Костя распорядился, и за адвокатом начали следить. Но в тот вечер, когда она умерла, проклятый идиот-соглядатай выпил пива. И отлучился в сортир. А когда вернулся, дверь в офис была открыта. На полу покоился труп.
Они перерыли все, что могли, но никаких материалов не нашли. У Константина возникло ощущение, что кто-то поработал здесь до них, но это было просто ощущение. Он никому о нем не сказал. С того дня, когда он увидел маленькую девочку на асфальте, ему стало наплевать на судьбу Градского.
Константин никогда ни с кем не делился своими мыслями и соображениями. Вращаясь среди политиков, наблюдая все изнутри, он многократно благословлял свою врожденную осторожность. Он мог только догадываться, какие силы стоят за каждым депутатским мандатом. Он знал, что городская Дума сродни шахматной доске, за
И вот теперь в его жизни появилась странная женщина с осанкой королевы и глазами дикой кошки. Константин не мог понять, что влечет его к ней. Он не отдавал себе отчета, что именно поразило его, когда в полутемном зале их глаза встретились. Она не позволила фамильярности, и он покорно шел рядом, чувствуя в своей ладони ее хрупкие пальчики. И не заметил убийц.
Сто раз он спрашивал себя, как это могло случиться. Спасло его пальто. В подкладку был вшит облегченный вариант бронежилета. Это Костя придумал сам, а портной мастерски воплотил заказ, поэтому все обошлось ранением в плечо.
Он прикидывал, кому понадобилось убивать его. Возможно, это Градский убирает свидетелей? Бессмысленно. Без Константина он пока не может обойтись. Он привык полагаться на его умение улаживать конфликты, избавляться от назойливых барышень, вытаскивать его сына из дерьма… Нет. Градскому он нужен.
— А с чего я взял, что охотились за мной? — Костя даже сел на кровати. — Возможно, охотились за Илоной? Она так спешила уйти и ничего о себе не рассказала. Но тогда кто она такая? Это нужно узнать. Черт, ты попал, парень.
В дверь протиснулся худой паренек.
— Уже вернулся?
— Оставил там человека, — парень ухмыльнулся. — Похоже, ничего особенного. Она живет на Каменностровской, снимает квартиру. Переехала туда совсем недавно. Хозяйка квартиры взяла деньги за полгода вперед, больше ее ничего не интересовало. Я проверил по компьютеру. Тоже ничего. Никольская Илона Павловна, в прошлом — журналист провинциальной газетки. Есть, оказывается, такой город — Верхнеярск, она приехала оттуда. Там продала квартиру и дачу, здесь у нее нет ничего.
— И все?
— Все.
— Ладно, пусть ее попасут несколько дней.
— Как скажете.
Он выскользнул за дверь. Константин облегченно вздохнул. Значит, Илона тут ни при чем. Это хорошо. Он вспомнил прикосновение ее пальцев.
— Надо выходить отсюда. Завтра же.
Мрачное здание клиники, бывшей когда-то спецбольницей для номенклатуры, могло навеять тоску на кого угодно, не помог и дорогой ремонт. А осень не пощадила парк.
— Ну, парень, ты меня напугал. — Сергей Иванович даже по телефону говорит как перед аудиторией. — Скоро выйдешь?
— Завтра.
— Хорошо. Кто это мог быть?
— Не знаю.
— Надо узнать. Что за девица с тобой была?
— Это не девица. И с ней все в порядке, уже проверили.
— Узнаю тебя. Любовь любовью, а работа не стоит. Что ж, договорились. Жду тебя.
Константин слышит гудки. Он хочет швырнуть трубку в стену, но не может. Он осторожно кладет ее на столик и без сил откидывается на подушки. Илона. Он хочет видеть ее.
Дана заметила слежку не сразу. Она бродила по городу, ее занесло на Мойку, в книжный магазин. Она купила альбом с репродукциями Валеджо, бродила в торговых рядах. Тоска гнала ее вперед. Она не могла больше сидеть в чужой квартире. Где-то совсем недалеко ее дом. Там сад уже приготовился ко сну, а забытые качели скучают во дворе. И дом стоит, сиротливо хмурясь в лицо осеннему ветру. Там она была счастлива когда-то.