Шрифт:
Прищурив и без того узкие недобрые глаза, Китаец тщательно перетасовал колоду. Завершил тасовку залихватской врезкой и размашистым полукругом двинул колоду по столу Гнилому – подснять. Продемонстрировав фиксатый, траченный кариесом оскал, Гнилой выполнил съём, по-жигански чиркнул спичкой о ноготь, поднёс прикурить Ершу и прикурил сам.
Морщась от смрадного дыма дешёвого босяцкого курева, Китаец раздал. Игра шла уже третий час, и пока ни одному из троих не удалось ни ухватить за горло шалавую девку Фортуну, ни закентоваться с её родным братцем – пижонистым мальчиком
– Прошёлся, – Ёрш небрежно бросил в центр стола видавшую виды купюру.
– Дал и я, – поддержал Гнилой, уравняв ставку. – По лобовой хожу, по тузу.
– Кайся, грешник, туз в лобешник, – усмехнулся Китаец. Прикрыв свои карты ладонью, он уколол их взглядом из-под блатного прищура. Побарабанил пальцами по столу, изображая нерешительность, и сказал: – Десять в гору, господа фраера.
Китаец отсчитал десяток купюр из лежащей перед ним стопки и вальяжно бросил их в банк.
– Замерил, – без раздумий уравнял ставку Ёрш.
Теперь настала очередь Гнилого. Мусоля в губах наполовину скуренную сигарету, он изучил свои карты, покивал нечёсаной башкой и сказал:
– Десять и сто по рогам.
– Зарыл, – сдался Китаец, бросив карты в колоду. – Сражайтесь, пацаны, наша не пляшет.
– Сто, и тебе… – Ёрш замялся, затем решительно сгрёб лежащие перед ним деньги и, не считая, двинул в банк. – И тебе всю мебель.
– Всю мебель, говоришь? – Гнилой подарил партнёру тусклый взгляд невыразительных, вечно слезящихся от трахомы глаз. – А если я оберну?
– Не пугай, пуганый, – жёстко проговорил Ёрш. – Лавэ есть? Оборачивай.
– Лавэ? – Гнилой жадно затянулся и выпустил дым через нос. – Лавэ-то есть. Он достал из внутреннего кармана засаленного пиджака внушительную пачку долларов. – Зелёные, – констатировал Гнилой. – Здесь двадцать кусков. Потянешь?
– Ни себе хрена, – присвистнул Китаец. – Ни хрена себе заварили секу.
– Сека губит человека, – согласился Гнилой. – Так потянешь?
Ёрш вновь проверил пришедшую комбинацию.
– Проиграю – должен буду, – угрюмо сказал он. – Ставь.
– В долг здесь не катают, – Гнилой заплевал окурок и бросил его на пол. – Если засадишь, ответить придётся.
– Как ответить?
– Как положено – отработаешь, – Гнилой повернулся к Китайцу. – Прав я?
– Прав, – подтвердил тот. – Просадишь – отработать придётся. Дело тебе найдём.
– Ну!? – насмешливо спросил Гнилой. – Годидзе?
– Пошло, – выдохнул Ёрш. – Ставь бабки на кон.
Не люблю я ночные смены. Впрочем, кто их любит, разве что стажёры, но у них нелюбовь к ночным сменам ещё впереди…
– Здравствуйте, Олег Саныч, – не дала додумать Галка. – Что-то вы сегодня, мне кажется, немножко помятый. Не выспались? А может быть, – Галка сделала страшные глаза, – вам кто-нибудь мешал спать? Точнее, мешала?
Ох уж, эти стажёры. Тот факт, что большинство сотрудников "Ангехрана" ни с кем не спит, от них скрывают. Вернее, не то, что скрывают. Шила, как известно, в мешке, тоже, как известно. Так что не скрывают, а, скажем так, замалчивают. Потому что рано или поздно стажёры станут сотрудниками. И скорее рано, чем поздно. Не все, конечно, и даже не половина. Меньшая часть. И совершенно ни к чему делать эту часть ещё меньше, запугивая молодняк слухами о, прямо скажем, скудной, а то и вообще никакой интимной жизни будущего ангехранца.
– Кофе сотвори, – попросил я и, обогнув Галку, двинулся в диспетчерскую. Семён, мой сменщик, едва сдерживая зевоту, пожал мне руку.
– Ну как? Красные в городе? – отпустил я дежурную шутку.
Красным светились точки на экране монитора, отображающего карту района. Светились лишь в том случае, если индикатор клиента диагностировал критическое состояние. То, в котором тот становился опасным для окружающих. Именно в тот момент, когда жёлтая точка краснела, и начиналась наша работа. С жёлтым цветом мы не боролись. Он означал, что клиент потенциально готов покраснеть, но пока что лишь потенциально. Ну, а специфика наших подопечных такова, что когда жёлтый цвет менялся на нейтральный зелёный, куратор лишь пожимал плечами в недоумении. Адекватное состояние клиентам "Ангехрана" было, мягко говоря, несвойственно.
– Всё как обычно, – устало сказал Семён. – Среднестатистически. Восемь покраснений за день. Одно серьёзное, остальные так, чепуха.
– Что за серьёзное? – лениво поинтересовался я.
– Да Баран ширнулся и вылез поутру из притона. С пером.
– Баран, Баран… – принялся вспоминать я. – Это такой рыжий верзила, отмотавший червонец за вооружённое ограбление?
– Да нет. То Козёл, – у Семёна была феноменальная память. – Он же Козлов Иван Николаевич. А Баран – педофил, развратник, пятнашку строгого мотал.
– Вспомнил, – сказал я. – Давно не слышно было сволочуги. Выполз, значит, на свет божий. И что?
– Да ничего. Там все линии сходились на том, что встретит он нынче ночью малолетку. Пока альтернативную линию в третьем слое отыскал, пришлось попыхтеть. Так что Баран сейчас зелёный как молодой салат.
Я кивнул. Зелёный означало, что Баран нарвался. Неважно на что. Отыскал ему Сеня линию, приведшую к упавшему на голову кирпичу или к отметелившей Барана в подворотне хулиганской кодле, мне было безразлично.
Я хлопнул сменщика по плечу и направился в только что покинутую им каморку – наш кабинет, который мы делили на троих. Третьим был Павел Ильич, ангехранец последнего, пятого уровня. Он заступал на выходные и дежурил двое суток подряд, пока мы с Сеней зализывали раны в менталитете, которыми работа охотно нас награждала.
Я уселся в кресло перед монитором, и Галка, бесшумно ступая, осторожно поставила передо мной дымящуюся чашку с кофе. Сейчас мне предстояло, как говорили в "Ангехране", "вжиться" в обстановку, процесс непростой и иногда мучительный даже для сотрудника третьего уровня. Занимает-то он всего ничего, минут десять, от силы пятнадцать, но в эти минуты ангехранца лучше не трогать. Чревато нервными срывами и пробоями в ауре, реакция сотрудника, выведенного из вживания посторонним вмешательством, может оказаться непредсказуемой.