Одна среди туманов
Шрифт:
«Куда бы ты ни направилась, твое место здесь…» Закрыв глаза, я пыталась вспомнить, где я слышала эти слова. И тут же зажмурилась еще крепче, на этот раз от стыда, потому что вспомнила… Эти слова бросил мне вслед Трипп, когда я торопливо садилась в свой крошечный «Чеви Малибу», по самую крышу набитый барахлом, которое мне удалось скопить за первые восемнадцать лет моей жизни. Бутси, мама и Томми остались в доме, не желая мириться с моим отъездом. Трипп был единственным, кто провожал меня в тот день – но лучше бы не провожал. Эти последние слова он сказал очень негромко, словно заранее знал, что его спокойный, тихий голос с южным акцентом будет звучать у меня в ушах гораздо дольше, чем любые крики и проклятия, которыми родные осыпали меня, словно камнями.
Поднявшись,
– Не знаю, как долго ты собираешься пробыть в наших краях, но я бы попросил тебя задержаться. У меня могут возникнуть к тебе кое-какие вопросы, да и у шерифа тоже – ему ведь еще отчет писать. Я знаю, в кино все выглядит иначе, но в реальной жизни коронер, как правило, занимается только вскрытиями и бумажной работой. К самому расследованию нас обычно не привлекают. – Он немного помолчал и добавил: – Кроме того, тебе стоило бы помириться с братом. Твоя мама уже легла, но Томми все еще торчит у себя в мастерской и пытается спасти что можно.
Откинувшись головой на спинку кровати, я думала о том, как лучше ответить на его вопрос, но так ничего и не придумала. Трипп открыл дверь и шагнул в коридор – и только тогда я выкрикнула ему вслед:
– Я вернулась, потому что мне больше некуда было идти!
Трипп на мгновение замер. Рука его легла на дверную ручку.
– Мне очень жаль это слышать, – сказал он, не оборачиваясь, потом осторожно прикрыл дверь. Замок тихо щелкнул, и я осталась одна.
Некоторое время я полулежала в постели, потом села и повернулась к книжным полкам, которые Бутси развесила по стенам, чтобы разместить все призы, завоеванные мною на конкурсах красоты, все мои грамоты, медальки и красивые безделушки, которые мне вручали за школьные сочинения и эссе. Когда-то я мечтала стать актрисой, сценаристкой или, на худой конец, дикторшей, которая зачитывает по телику прогноз погоды, и в моей жизни было время, когда я действительно верила, что мои мечты могут осуществиться.
Спустив ноги на пол, я встала и отправилась бродить по дому. Я проходила по знакомым с детства комнатам и коридорам, и мне казалось, что за время моего отсутствия стены стали выше и как-то строже.
И все-таки дом меня узнал, узнал и был рад моему возвращению.
Спустившись на первый этаж по музыкально поскрипывавшей лестнице, я ненадолго замерла у нижних ступеней. Здесь на оштукатуренной в незапамятные времена стене было одно голое место, которое не закрашивали и не заклеивали обоями. И я знала, что оно не будет закрашено или заклеено никогда, подобно тому, как никогда не будут замазаны выщербины и сколы на стенах и колоннах самых старых домов Виксберга, оставленные снарядами, выпущенными по городу артиллерией янки. Владельцы этих домов гордились оставленными войной шрамами; для них это была живая история, которая никогда не кончается. И точно так же для поколений женщин, живших в нелепой желтой усадьбе в Индиэн Маунд, предметом гордости был след воды на штукатурке – памятка о Большом Миссисипском наводнении 1927 года. Тогда погибло больше пятисот человек – в том числе кое-кто из наших родственников. Об этом событии в доме почти не говорили, но помнили всегда. Что касалось водяного следа, то это был такой же шрам, как следы от ядер и пуль северян. Свидетельство. Знак, что дом тоже пострадал вместе с обитавшей в нем семьей.
Я сделала еще шаг вперед и остановилась. Опустив ладони на шарообразное навершие нижней стойки резных перил, я вдруг вспомнила день, когда Кэрол-Линн вернулась домой в последний раз. Она вернулась навсегда, и все сразу переменилось.
Но я отогнала это воспоминание и отправилась искать брата в надежде, что он в состоянии вспомнить ту девчонку, какой я когда-то была и какой, как мне казалось, я могла бы стать снова. Увы, я сама наполовину забыла себя прошлую, и теперь мне было страшно, что Томми меня тоже забыл.
Глава 4
Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013
Когда я наконец осмелилась выйти из дома, утренняя свежесть уже уступила место дневной жаре. Мои туфли, покрытые засохшей грязью, кто-то аккуратно поставил на задней веранде возле кухонной двери – рядом с мамиными босоножками на высоченных шпильках, в которых я видела ее накануне. Водосточная труба в углу веранды покривилась, заржавела и прохудилась, и вода из желоба под крышей стекала прямо на пол. Сейчас вода уже ушла, но деревянный пол в этом месте так сильно выгнулся и покоробился, словно его заливало уже не первую весну.
Когда Бутси была жива, вдоль каждой дорожки в саду, у каждой двери и на каждой горизонтальной поверхности в самом доме буйно цвели самые разные цветы. Ее огород на заднем дворе мог заткнуть за пояс любую оранжерею: растения у нее получались какие-то особенно зеленые и мощные, а их стебли чуть не круглый год бывали усыпаны плодами. На нашем столе не переводились свежая кукуруза, дыни, бобы, бамия, лук, кабачки, патиссоны и канталупы, вкус которых казался – да и был – по-настоящему неповторимым. Я не знала овощей вкуснее, чем дары бабушкиного огорода.
Несмотря на свое утилитарное предназначение, огород Бутси выглядел не как огород, а скорее как райский сад. Над ним словно потрудился дипломированный ландшафтный дизайнер или, на худой конец, профессиональный агроном. Грядки были аккуратными, словно проведенными по линеечке, и достаточно высокими для лучшего оттока воды, а росло на них буквально все. В нашей семье говорили, что огород устроила самая первая женщина по фамилии Уокер, жившая в этом доме, и что каждая последующая представительница нашего рода что-то улучшала или меняла, исключительно чтобы доказать своей собственной матери – что-что, а выращивать овощи она умеет лучше. Не знаю, так или нет, но факт оставался фактом: каждое поколение женщин Уокер получало с огорода потрясающие урожаи даже в самый засушливый сезон. Пожалуй, единственной, кому этот талант не достался (или, по крайней мере, никак себя не проявил), была моя собственная мать. Вот уж кто совершенно не интересовался ни временем созревания томатов, ни правилами ухода за стручковой фасолью! Я, например, не помню случая, чтобы Кэрол-Линн что-то сажала или полола.
В отличие от нее, я бывала в огороде регулярно: с самого раннего возраста я ходила туда вместе с Бутси, послушно держа в руках корзиночку с семенами, горшочки с рассадой, секатор или ворох бечевок для подвязывания стеблей. Я, однако, никогда не работала в огороде по-настоящему, не вставала на колени рядом с бабкой и не запускала пальцы в нагретую солнцем черную землю, словно уже тогда решила не создавать привязанностей, от которых мне потом будет трудно избавиться.
Стараясь не смотреть в сторону поваленного кипариса, рядом с которым снова возились какие-то люди, я спустилась с веранды и направилась к заборчику, ограждавшему огород Бутси. Здесь смерть бабушки чувствовалась даже острее, чем если бы я стояла возле ее могилы. Большинство остроконечных реек в заборе отсутствовало, а те, что остались, облезли и покосились, склоняясь к земле под самыми разными углами. Можно было подумать – просто упасть в грязь им было недостаточно, и они из последних сил пытались продлить агонию в надежде привлечь чье-то внимание. Сорванная с петель калитка стояла на земле, прислоненная к столбу, на котором она когда-то висела. Из грядок и клумб, сплошь засыпанных мертвыми листьями и мусором, торчали похожие на пальцы обломанные стебли, а на небольших полянках, где когда-то стояли садовые кресла, не было даже травы.
Смотреть на это было так тяжело, что я отвернулась – и снова оказалась стоящей лицом к поваленному дереву. В грязи, медленно заполняясь водой, виднелись свежие колеи от колес, а совсем рядом с кипарисом стояла полицейская труповозка с открытой задней дверцей. На краю ямы, оставшейся от вывороченных корней, я увидела Триппа, который, присев на корточки, на что-то показывал полицейскому в форме.
На мгновение мне захотелось вернуться в дом, собрать вещи и выйти через парадную дверь, но… Вчера я сказала Триппу сущую правду: мне было некуда бежать.