Одна тень на двоих
Шрифт:
Он пропадет без сигарет.
Сегодняшний кошмар был каким-то на редкость иезуитским и… не правдоподобно реальным. Данилов не знал раньше, что сны могут быть такими реальными. Все из-за того, что какие-то неизвестные придурки вчера разгромили дом Тимофея Кольцова. Слава богу, охранник жив. Если бы он умер, у Данилова не было бы другого выхода, как только помереть вместе с ним.
Сознавать до конца жизни, что погубил двух человек, такой слабак, как Данилов, не смог бы.
Сигареты нашлись в гостиной, куда Данилов притащился, чтобы выпить воды.
Он выпил воды — привозная родниковая вода отчетливо отдавала краской, — поморщился, контролируя себя, чтобы не пришлось стремглав бежать к унитазу, и осторожно закурил. Тут дело пошло веселее.
Привычный сухой и душистый дым помог. В голове немножко расступился мрак, и в желудке улеглось.
Медленно, как старик, Данилов пристроил себя за стол и вытянул длинные ноги.
Зазвонил телефон. Сигарета как будто сама по себе дрогнула у него в пальцах, выпала и покатилась по столу. Данилов почему-то с ужасом проводил ее глазами.
Кто может ему звонить?!
Кто может звонить ему в восемь утра в воскресенье?!
Мать звонила вчера. Воскресенье — это не ее день. Просто так — не по графику — она никогда не звонила.
Лида? Секретарша из офиса? Служба безопасности Тимофея Ильича Кольцова, установившая несомненную причастность Данилова к разгрому? Номером ошиблись?
По сантиметру, как в замедленной съемке, Данилов протянул руку и снял трубку.
— Да.
— Данилов, почему у тебя голос, как будто ты только что восстал из гроба?
Облегчение, как будто вырвавшееся из трубки, дунуло ему в лицо.
Ну конечно! Только один человек мог звонить ему «просто так» в восемь утра в воскресенье.
«Я звоню тебе просто так», — всегда говорила она.
Какое счастье, подумал вдруг Данилов, что у него есть Марта, которая звонит «просто так».
— Тебе не приходило в голову, что по утрам в выходной люди могут спать?
— Ты что, — насторожилась Марта, — с Лидой? Тогда ты извини меня, Данилов, я не хотела. Я просто подумала, что после вчерашних приключений ты вряд ли спишь, и решила, что если я позвоню…
Данилов улыбнулся, прижимая трубку плечом, дотянулся до тлеющей на столе сигареты и тщательно затушил ее в пепельнице.
— Марта, — сказал он стрекочущей трубке, — я один. Как ты себя чувствуешь?
— А ты себя?
— Хорошо, спасибо. Наше вчерашнее приключение прошло без последствий?
Марта пришла в раздражение, и ухо Данилова моментально это уловило.
— Когда ты выражаешься, как учитель литературы, мне охота тебя укусить. Какое приключение ты имеешь в виду, Данилов? Как ты тряпкой рану на голове затыкал тому бедолаге? Или как нас лицом к стене выстроили? Или как ты по стеклу ползал, а меня рвало? Что именно из этого «приключение»?
— Я просто хотел узнать, — невозмутимо продолжал Данилов, — как ты себя чувствуешь после всех потрясений.
— После всех потрясений я чувствую себя ужасно. Спать не могла. Сначала читала, а потом смотрела телевизор. Показывали какую-то дикость. В твоем духе, Данилов. Очень стильно и концептуально. Про извращенцев.
— А читала что? — Данилов достал еще одну сигарету и закурил.
Как хорошо, что она догадалась позвонить. Просто так.
— «Дневник Бриджит Джонс». Это модный английский роман.
— Стильный и концептуальный?
— Женский.
— Про любовь?
— Про то, как после новогодних праздников невозможно влезть ни в одну юбку, на работе не дают повышения и любовник бросил. Остался единственный друг, но он гомосексуалист.
— Я твой единственный друг, — объявил Данилов, — и я не гомосексуалист.
— Мне повезло.
— Зачем ты звонишь?
— Я думала, что ты там совсем пропадаешь, Данилов. Ты у нас натура утонченная, где-то даже нежная. Я решила выразить тебе солидарность и поддержку.
— Спасибо. — Упоминание о нежности и утонченности ему не понравилось.
— Ты уже что-нибудь надумал?
— Пока ничего. Но я… мало думал. У меня почти не было времени.
— Слушай, я совсем забыла про бальные танцы! Как они прошли?
Данилов секунду молчал.
— Все хорошо. По крайней мере, Лида так сказала. Насколько я понимаю, самое главное в бальных танцах — это зрители. Зрителей было много, и все нужного уровня.
— А шоу?
— Красиво, наверное, — оценил Данилов, — черт его знает.
— Так красиво или черт его знает?
— И так, и так.
— А почему ты не привез Лиду на ночь?
— Марта, это совсем не твое дело.
— Не мое, — согласилась Марта со вздохом, — конечно, не мое. Так почему ты не привез ее на ночь?
— Потому что мне было не до нее. Мне нужно было подумать. Хотя я так ничего особенного и не надумал.
— И она тебя отпустила?
Данилов улыбнулся, представляя, как Марта сидит в пижаме на своей узкой кушеточке — кажется, это называется «полутораспальный диван», стильная вещь конца шестидесятых. Марта сидит, скрестив ноги в толстых белых носках, и на одеяле у нее разложены пульты от телевизора и музыкального центра, а на полу рядом с кушеточкой крошечный мобильный телефон, и вчерашний женский роман, и какой-нибудь «Business Weekly», принесенный с работы, чтобы посмотреть в выходные. Волосы у нее торчат в разные стороны, и пятно на щеке — на той, что касалась подушки, — и облезлый медведь, из которого сыплется желтая поролоновая труха, привалился к стене.
— Данилов, ты что? Уснул?
— Нет. Я не расслышал.
Марта опять вздохнула, понимая, что отвечать на ее вопросы о Лиде он не станет, а будет старательно уводить разговор, тянуть и мямлить. В некоторых вопросах он был удручающе предсказуем.
— Я спрашиваю, что ты надумал? Ну, про все эти дела.
— Да почти ничего. Есть два момента. Первый — зачем прислали записку. Ну, что пощады не будет. Я вообще не очень понимаю ее назначения. Зачем?
— Может, чтобы ты испугался?