Одна женщина, один мужчина (сборник)
Шрифт:
Аркадий уходит в комнату, скрипит там дверцами шкафа, шуршит какими-то бумагами, звенит ключами. Выходит уже одетый.
— Я в офис, — говорит, поправляя галстук. — Буду поздно.
И уже из коридора наставительно:
— Рая! Не дури!
— А не пошёл бы ты, Аркаша! — говорит шёпотом Раечка и принимается за кастрюлю.
Аркадий выходит из машины рядом с торговым центром, подходит к девушке, разглядывающей витрину, и хлопает её по попе.
— Девушка, можно с вами познакомиться?
Девушка вздрагивает от неожиданности, оборачивается и секунду размышляет.
— Можно, —
— Разрешите представиться — Аркадий!
Девушка ещё какое-то время хмурит лоб и старается не улыбаться. Но потом не выдерживает, смеётся и вешается ему на шею.
— Котик, что ты так долго? Нам ещё надо заехать в ателье!
— Хоть на край света! — Аркадий распахивает перед Кариной дверцу машины.
— Ты помнишь, что сегодня я знакомлю тебя с родителями? Я уже сказала им, что мы собираемся подать заявление.
Аркадий сбрасывает скорость, паркуется у обочины, берёт Карину за руку.
— Солнышко, — говорит он печальным голосом. — Я раньше не хотел тебе говорить… Понимаешь… мы ещё не подали на развод.
Карина всё ещё улыбается, всё ещё не улавливает смысл сказанного.
— Как? Ты же говорил… ты же обещал, что…
— Солнышко, — перебивает её Аркадий. — Раисе только сделали операцию. Она всё ещё в реанимации. Я не могу её сейчас бросить. Это будет подло, ты же понимаешь?
— Но ты же обещал! — Карина начинает нервничать. — Подло как раз то, как ты со мной поступаешь!
— А я и не отказываюсь. Я обещаю, что как только она поправится…
Но Карина уже выскакивает из машины, хлопает дверцей.
— Я тебе не верю! — кричит она. — Два года одни обещания! Больше не звони мне! Никогда!
— А не пошла бы ты, Карина! — кричит Аркадий ей вслед и трогает с места.
Семён Янович лежит в постели и думает о том, что завтра суббота.
Он позвонит Раечке и скажет ей что-то приятное. Ему каждый раз этого хочется, а он каждый раз как дурак.
«Господи, — думает Семён Янович. — Ведь это же несправедливо. Почему одним достаётся всё, а у других отнимается последнее?»
— Ну вот смотри, Господи, — говорит вслух Семён Янович. — Если бы я её бил, или заставлял работать, или пил бы, к примеру… тогда понятно. Но я же всегда был обходителен! Я же помню свою маму! Мама всегда говорила: «Сёма, женщине нужно уважение и твёрдое мужское слово». А разве у меня нет слова, Господи?
Семён Янович какое-то время лежит молча, словно ожидая ответа, и продолжает:
— Ну, допустим, нет у меня твёрдого слова. Но ведь доброе слово есть всегда! А ведь доброе слово важнее, Господи?
— Ну вразуми ты эту женщину! — Семён Янович садится в постели. — Она не будет с этим Аркадием счастлива! Она сама пока не понимает. А я подожду, я настойчивый. Мама всегда говорила: «Сёма, вода камень точит».
— А я завтра позвоню, позвоню… Я скажу ей, что ты, Господи, свёл нас когда-то для счастья. А потом ты просто немного ошибся. Ну бывает… ну с кем не бывает. Я же на тебя не в обиде. — Семён Янович ложится лицом к стенке, поджимает колени и засыпает.
— А не пошёл бы ты, Сёма! — слышит он сквозь сон.
Семён Янович улыбается и бежит по ромашковому полю, легко и радостно, словно только теперь, наконец, ясно понял свою верную дорогу, свой путь.
Алиса Ходзицкая
Все эти платьица
Я любовница. Это означает, что мужчины целиком у меня нет, а есть примерно 0,17 мужчины. Цифра, конечно, меняется в зависимости от качества встреч и моего настроения, я все-таки не математик. Для порядочной женщины 0,17 мужчины — это критически маленькая возможность выгуливать свои платьица. Поэтому я бросила ходить по магазинам, чтобы не проявлять излишней назойливости в желании встреч. Есть масса способов справиться с эротическими желаниями, с женским желанием покрасоваться — ни одного.
И всё-таки платья продолжали поступать. Мне их покупали, дарили, они вдруг обнаруживались в чемоданах и на антресолях. Всплески появления не опробованных на нём платьев происходили в связи со сменой сезонов. И сейчас я даже не помню, откуда взялось Оно. Белое, струящееся, элегантное, нужной длины, не вызывающее, но выгодно подчёркивающее попу, грудь и хрупкие плечи, слегка прозрачное, именно что слегка. Я только что провела с мужчиной две недели в природных условиях, и мне очень хотелось предстать в лучшем виде, чем флиска+мытая в речной воде голова, но претендовать на скорую встречу было более чем безрассудно. (С точки зрения юной женской логики, конечно, которая полна аксиоматических правил, когда звонить можно, а когда нельзя и каким тоном надо разговаривать.)
Я надевала его каждый день и подолгу стояла перед зеркалом, разглаживая складочку за складочкой. Носила его на встречи к подружкам и даже к маме, которая расплакалась от умиления, увидев меня. Покупала ему лучшие порошки и ухаживающие средства. Подбирала идеальные сережки, макияж и прическу. Даже сменила должность, лишь бы платье не заскучало. Но оно всё-таки скучало. Прозрачность требовала мужских глаз, тающая ткань — мужских рук.
Я придумала повод, даже не один, отправиться в его город и попросила ночёвки (официально я друг-любовница, но кого мы обманываем). Он же уехал из города и не знал, насколько поздно вернётся. Я сказала, что мне всё равно. Мне и правда было совершенно всё равно, платье уже свело меня с ума. И вот я надеваю платье, босоножки, которые натирают, но других подходящих нет, делаю причёску, которая норовит распасться, и еду в автобусе. Хожу по чужому городу, сижу в кафешках, встречаюсь с разными людьми, люди ахают. Застирываю платье в туалете. Почти не дышу, потому что оно легко мнётся. Попадаю под ливень. Прическа мокнет, макияж сползает, платье, белое полупрозрачное платье, становится совершенно прозрачным и вдобавок облегающим.
Но нет, я сумела всё это восстановить. Выстирала и высушила платье, высушила и вновь уложила волосы, даже ногти перекрасила, и в безукоризненной идеальности села уже поздно ночью в опоздавшее такси. Еду, волнуюсь, думаю, как бы побыстрее добраться, лишь бы он не злился, в двадцатый раз смотрюсь в маленькое зеркальце, подсвечивая себя телефоном. Дышу прерывисто, в подъезде еще умудряюсь избавиться от белья (а платье всё-таки осталось слегка влажным). Звоню в дверь и уже чуть ли не трясусь от предвкушения. Платье чудом остаётся белым, хотя по настроению явно зарделось. Дверь открывается, и я вижу за ней сонного большого голого мальчика, который бубнит «привет» и плетётся назад в постель. Клянусь, в этот момент я услышала, как платье разочарованно ахнуло.