Одна жизнь — два мира

Алексеева Нина Ивановна

— Вот тебе записка.

Записка была от Феди, он сегодня приехал из Ленинграда и очень хотел меня видеть. Всегда, когда он приезжал в Москву, его приезды были неожиданны и приятны. «Ожидаю тебя в шесть, на том же месте, как всегда, — это значило на Красной площади, — есть билеты в театр. Поздравляю с днем рождения. Федя».

Татьянушка моя взгрустнула, она видела Федю несколько раз, и мне казалось, что она чуть-чуть влюблена в него.

— Как ты можешь не любить его. Я первый раз в жизни встречаю такого, он же, Нина, не похож на человека с нашей планеты. Ну кто бы догадался, кроме Феди, сделать этот приятный сюрприз.

Ты, Нина, счастливая.

Мне было жаль Танюшу, такая красивая, мне казалось — дать ей в руки младенца, и с нее можно писать картины Божьей матери. Веселая, любила фигурное катанье на коньках, а что-то не клеилось.

— Танечка, я приглашу Федю, я хочу, чтобы ты с ним поближе познакомилась.

— Не говори глупости, Нина, Федя в тебя так влюблен, что ему никто не нужен. Ты оденься, Нина, получше, я хочу, чтобы ты была очень красивая.

Как обычно, я опоздала почти на полчаса, и к моему удивлению, Феди нигде не было. Прошла по всей Красной площади и собиралась уже разозлиться и уйти, как увидела бегущего ко мне Федю. Он схватил меня за руку:

— Пошли, пошли скорее, отсюда. Поужинаем — и в театр, а то опоздаем.

— Да что с тобой?

Зеленые глаза улыбаются:

— Все, все расскажу позже, в ресторане.

В ресторане «Метрополь» у фонтана Федя, давясь от смеха, рассказывал, что пришел он рано, гулял вокруг Мавзолея, к нему подошли двое в штатском и предложили ему пройти в комендатуру.

— Проверили документы, и все допытывались, почему я так долго на Красной площади топчусь на одном и том же месте. Откровенно говоря, я не хотел вмешивать тебя, а отговорки умной в голову не приходило. Ты бы видела, с каким подозрением они меня ощупывали. Все это ерунда, забудем.

Одет он был замечательно, выглядел настоящим иностранцем, вот это, по-видимому, и привлекло их внимание.

— А теперь я хочу поговорить с тобой о главном, — сказал Федя. — Мне предложили командировку в Японию, прежде чем дать ответ, я решил поговорить с тобой. Поедем со мной, эту командировку я взял бы только ради тебя, я уже там был, меня ничего туда не тянет. — Федя смотрел на меня своими красивыми влюбленными глазами.

Федя не был красавцем, но до такой степени был привлекательный и интересный, особенно красивыми были глаза, что, увидев его раз, нельзя было забыть. Он был одним из самых прекрасных людей, которых я когда-либо встречала на своем жизненном пути. Он был друг, настоящий друг, веселый, добрый, отзывчивый и щедрый. Он был настолько интересный человек, что с ним никогда не было скучно. Когда мы были на практике в Красноуральске, он часто мне писал, и такие длинные письма, что всегда приписывал: «почитай, отдохни и снова почитай». Они были настолько интересные, что я могла читать их вслух всем девчатам. Нас было восемь человек в комнате, и они всегда в нашем холодном, неуютном бараке вечером перед сном просили:

— Почитай, Нина, Федины письма.

— Спите, тоже мне, классика нашли.

— Да что ты, — возражали они, — классики, да ведь это скучища по сравнению с письмами Феди.

Знали они его только по письмам. Описывал он обыкновенные, каждодневные происшествия, но так забавно, весело, добродушно и интересно, что девчата, весело закатываясь от смеха, говорили:

— Ну до чего же все это интересно у него, а ведь мы каждый день это видим, проходим мимо и не замечаем.

Арест Ольги он тоже воспринял очень болезненно

и ни как не мог понять, за что так жестоко была наказана молодая девушка, ничего плохого в своей жизни не сделавшая. Мария была нашим общим другом, и мы вместе пережевали ее гибель. Про гибель Миши и про трагическую гибель Зои я ему тоже рассказала, как только мы с ним познакомились, и он очень хорошо понимал, что мне очень, очень тяжело, и поэтому, видно, решил увезти меня куда-нибудь подальше от Москвы, переменить обстановку.

— Федя, милый, прости, я очень тронута, но не могу, не могу я бросить институт, ведь все самое трудное уже позади. Через год я буду защищать диплом, поезжай один, дай мне закончить, а там видно будет.

Уехал Федя со слезами на глазах. Я чувствовала, как невыносимо тяжело было ему. Мне было жалко огорчать его, я тоже вернулась с вокзала со слезами, ругаясь и злясь на себя. Какого черта мне нужно, кого я жду? Вероятно, все так выходят замуж, а мне кажется, что это что-то совершенно неожиданное. Ведь я люблю Федю, я скучаю по нему, когда долго не вижу.

Летние каникулы в этом году я провела в Мариуполе, отца перевели туда весной. Поехала я туда не одна, со мной поехали две студентки. Мы буквально, как говорили тогда про нас, «закупались» в этом ласковом Азовском море. Урожай фруктов был в том году, я помню, тоже потрясающий, мы, как алкоголики, набросились на фрукты и вкусные овощи. Мне до сих пор кажется, что там особая земля, и все, что там произрастает, имеет особый вкус и запах.

Как только я вернулась из Мариуполя, получила от Феди письмо. Он вернулся из командировки и продолжал усиленно уговаривать меня приехать в Ленинград и даже постараться перейти в Ленинградский горный институт. После долгих размышлений я решила: ну что ж, попробую. Решила: поеду в Ленинград на два-три дня просто повидаться с Федей, и, может быть, сумею перейти в Ленинградский горный институт.

Смерть Сергея Мироновича Кирова

Как вдруг, как сейчас помню, по радио сообщили: «1 декабря 1934 года, в 16 часов 30 минут в здании Ленинградского Совета (бывший Смольный), от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса, погиб Секретарь Центрального Ленинградского Комитета ВКП(б) и Главный Председатель ЦИК Сергей Миронович Киров. Личность убийцы выясняется».

Туда помчались: Сталин, Орджоникидзе, Молотов, Калинин, Ворошилов, Каганович, Косиор, Постышев, Енукидзе, и, наверное, многие, многие другие. Кирова многие любили.

Я никогда лично С. М. Кирова не видела, но я слышала о нем, что он был одним из тех замечательных людей, в которых так сильно нуждается наша страна. По радио передавали, что Сталин даже всплакнул над гробом С. М. Кирова. Когда я это услышала, моя первая реакция была — убил, а теперь проливает крокодиловы слезы. Даже Тамара, сидевшая рядом, спросила: «Ты что?»

Тогда у меня уже было чувство, что Сталин способен на все, особенно после смерти Н. С. Аллилуевой. Если он мог довести жену, мать своих детей до самоубийства, то он спокойно мог приложить руку и к этому убийству. После самоубийства Надежды Сергеевны я почему-то всегда представляла его сидящим со своим холодным змеиным взглядом напротив своей жертвы, в данном случае жены, скатывающим шарики из мякоти хлеба и бросающим их ей прямо в лицо. От такой картины у меня даже мурашки по спине пробегали.