Однажды на краю времени (сборник)
Шрифт:
Под ногами материализовались дороги. К тому времени как мы добрались до вокзала, они уже были плотно забиты людьми.
Само здание оказалось величиной с целый город, сверкало арками из белого мрамора, колоннадами, парапетами и башенками. На ветру хлопали флаги. У подножия колонн путников приветствовали музыканты. Огромный голографический баннер с допплеровским эффектом переливался всеми цветами радуги, от инфракрасного до ультрафиолетового. На нем красовалась надпись:
Позже кто-то сказал мне, что тут работают сотни тысяч человек, и я ему поверил.
Мы припарковали грузовик у главной лестницы. Я открыл дверь и помог Виктории выбраться наружу. Живот у нее уже был заметный, а чувство равновесия напрочь пропало. Мы пошли наверх. Лакей в форме залез в пикап и отогнал его подальше.
Внутри оказалось настолько просторно, что купол здания просто рухнул бы, если бы вокзал не находился на пересечении усика и лба, где расположенные рядом массы практически нейтрализовали притяжение друг друга. Повсюду виднелись бесчисленные окошки касс из резного красного дерева. Я усадил Викторию на скамейку – ноги у нее стали очень нежными – и занял место в очереди. Когда подошло мое время, билетер взглянул на экран компьютера и спросил:
– Чем я могу вам помочь?
– Два билета в первый класс. Наверх.
Он постучал по клавиатуре, крохотное устройство выплюнуло два хрустящих картонных билетика. Кассир передвинул их по отполированной медной поверхности, я потянулся за бумажником.
– Сколько?
Он снова взглянул на экран компьютера и покачал головой:
– Вам бесплатно, мистер Дэниэл. Мы уважаем вашу профессию.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Вас ждали.
Я не успел даже удивиться, как билетер пояснил:
– Больше я ничего не могу сказать вам, сэр. Я не говорю на вашем языке и не понимаю его. Беседа с вами невозможна.
– Тогда чем, черт возьми, мы сейчас занимаемся? – раздраженно бросил я.
Он развернул экран ко мне. На нем была дословная стенограмма нашего разговора. Последняя фраза гласила: «Я ПРОСТО ЧИТАЮ ТО, ЧТО НА ЭКРАНЕ, СЭР».
Кассир поставил дисплей на место и сказал:
– Я просто читаю то…
– Да, да, знаю, – ответил я и вернулся к Виктории.
Даже на магнитно-левитационных скоростях путешествие вдоль усика заняло два дня. Для развлечения я периодически вынимал гравитометр и снимал показания. Вы, наверное, думаете, что числа уменьшались по мере того, как мы выбирались из гравитационного колодца. Но антенна загибалась назад, шла вдоль тела Кузнечика, а не вперед и прочь от насекомого, и потому гравитационный градиент нашего путешествия оказался довольно сложным. Поначалу он быстро снижался, потом стремительно увеличился, затем снова упал, образовав прихотливую, но аккуратную синусоиду, известную как кривая Шеффилда. Ей соответствовал размер магнитных колец, те проносились мимо по три в минуту, толстели, худели, но уверенно уменьшались в толщине по мере набора высоты.
На второй день Виктория родила прекрасного ребенка, мальчика. Я хотел назвать его Гектором, по имени отца, но она решила, что его будут звать Джонатаном, и я, как обычно, сдался.
А потом внимательно присмотрелся к ней. В уголках глаз Виктории уже появились «гусиные лапки», хотя их скорее следовало
Виктория старела по своей собственной экспоненциальной кривой. Процесс ускорялся, я даже не был уверен, что она доберется до Небесного Вокзала. В любом случае ей осталось недолго.
Виктория тоже это понимала, но была счастлива, обнимая сына.
– Я прожила хорошую жизнь. Мне бы так хотелось, чтобы ты вырос со мной… Не дуйся, ты такой печальный, Дэниэл!.. Но в остальном мне жаловаться не на что.
Я целую минуту смотрел в окно. Я знал Викторию – сколько? – неделю, наверное. Но за это краткое время она взяла меня, встряхнула и вывернула всю мою жизнь наизнанку. Изменила все. Я повернулся к ней и заплакал.
– Смерть – это цена, которую мы платим за детей, ведь так? – сказала она. – Там, внизу, они поставили смерть вне закона, но всего лишь дурачат себя. Думают, им можно жить вечно. Думают, для роста нет пределов. Но умирает все – люди, звезды, Вселенная. И когда мироздание подойдет к концу, срок всех жизней будет един.
– Думаю, у меня не настолько философский склад ума, как у тебя. Чертовски трудно вот так терять свою жену.
– По крайней мере, хоть это ты сообразил.
– Что?
– Что я – твоя жена. – Виктория замолчала, но через минуту продолжила: – Мне приснился еще один сон. Про твоего волшебника. Он мне все объяснил про то лекарство, которое назвал смертностью.
– Угу. – Меня это уже не заботило.
– Я приняла препарат, из-за которого вся жизнь после пробуждения сгорает за несколько дней. С новой версией после сна тебе отведен нормальный человеческий срок, тот, который был у людей до лекарств, дававших бессмертие. Сто пятьдесят, двести лет – это не так уж мало. Самоубийц держат в живых, так как их смерть приходит слишком быстро; для остальных видеть такое невыносимо. А с новой версией эффект приходит медленно и его не остановить.
Я погладил ее длинные белые волосы. Такие тонкие. Такие невероятно, невероятно хрупкие.
– Давай больше не будем говорить об этом.
Ее глаза сверкнули:
– Нет, давай будем! Не притворяйся дураком, Дэниэл. Людей все больше. А еды, воды, пространства не прибавляется. Если никто не умрет, придет время, когда погибнут все. – А потом Виктория снова улыбнулась мне, нежно, так, как улыбаются капризному, но талантливому ребенку. – Ты знаешь, что от тебя требуется, Дэниэл. И я горжусь тем, что ты этого достоин.
Небесный Вокзал оказался исполинским, головокружительным, не поддающимся никакому описанию. Точно как во сне Вики. Я помог ей подняться на платформу. Она едва стояла на ногах, но любопытство не исчезло из ее ярких глаз. Джонатан спал у меня на груди в слинге.
Что бы ни удерживало атмосферу на платформе, взлету и приземлению сверкающих, изящно сочлененных кораблей оно не препятствовало. Странные грузчики вытаскивали из трюмов еще более странный груз.
– А я даже не удивлена. Эх, была бы я моложе, – пробормотала Виктория. – Зато меня как-то все стало больше радовать. В этом есть смысл, как думаешь?