Однажды преступив закон…
Шрифт:
Половина третьего, вот сколько. Что это значит – три дня? Трое суток с момента разговора или, может быть, три календарных дня? Тогда один из трех дней уже наполовину прошел. Это нечестно, черт побери!
Он спохватился и покачал головой. Похоже, он совсем спятил, если вспомнил о какой-то честности. Это же надо, до чего додумались: Ольга и Машка! Как будто им было мало смерти мужа и отца…
Он закурил, стиснув зубами фильтр сигареты, и решительно зашагал к машине. Ему пришлось трижды сильно хлопнуть дверцей, прежде чем норовистый замок защелкнулся, после чего “Победа” взревела разбитым двигателем и рывком тронулась с места.
Через две минуты моросящий дождь без предупреждения превратился в ледяной ливень, и на город опустились преждевременные сумерки, словно погода сговорилась с Умаром украсть остаток дня, чтобы
Глава 19
По дороге Юрий заскочил на заправку и заполнил вместительный бак “Победы” по самую горловину. Это истощило его “золотой запас”, но ему очень хотелось в предстоящей кутерьме не думать хотя бы о такой мелочи, как бензин. Напоив автомобиль, он решил заодно позаботиться о себе, натряс мелочи, приобрел в закусочной пиццу и съел ее, сидя за рулем, не ощущая при этом никакого вкуса, словно жевал оконную замазку.
Он тронул машину с места, все еще продолжая пережевывать последний кусок – время неумолимо уходило, и тиканье часов было едва ли не единственным звуком, пробивавшимся сквозь окутавшую его мозг непроницаемую завесу. Он уже отключался от действительности, сосредоточившись на выполнении задачи. Сейчас он был проходной пешкой, которой предстояло пересечь всю доску, ни на йоту не отклоняясь от прямой линии, нападая, защищаясь и прячась за спины других фигур, чтобы в решительный момент стать ферзем и одним ударом поставить точку в затянувшейся игре. Он был самостоятельной боевой единицей, как те офицеры спецназа, которые в одиночку уходили в ночь, чтобы сделать то, что было не под силу целым подразделениям.
Думать о Тане он тоже не стал, хотя держал путь именно к ее дому. Мысли о ней согревали, а он сейчас не имел права расслабляться. Он думал о топорах, штык-ножах, саперных лопатках, тесаках и даже средневековых мечах и копьях – острых, тяжелых, смертоносных и обжигающе холодных. Он думал об огромных вычислительных центрах, в которых летом и зимой искусственно поддерживается низкая температура, – говорят, жара вредна для компьютеров, управляющих ракетными комплексами и орбитальными спутниками министерства обороны. Он думал о Понтиаке, которого никогда в жизни не видел и не стремился увидеть, об умирающем Самойлове с его купленными орденами и премиями и о сытых червях, копошащихся внутри полированного, с золотыми украшениями гроба Арчибальда Артуровича, известного под кличкой Граф. Он думал о несчастных ублюдках, считающих вершиной славы похороны за сорок тысяч долларов и слезливые речи “братанов” над свежей могилой, и о том, что пережил сутулый очкарик Зуев, прежде чем взять в руки трофейный “вальтер” и всадить пулю в затылок другу. В сгущающихся сумерках перед его глазами плавало лицо майора Разгонова, и вместо его костистой головы Юрий видел оскаленную деревянную морду шахматного коня, зигзагом скачущего из конца в конец доски и играющего свою собственную не понятную никому партию.
Он думал о смерти, и мысли эти были будничными и привычными. Смерть сидела рядом, на переднем сиденье автомобиля, как когда-то в блиндаже или в кузове банковского броневика, на который должны были напасть нанятые Арцыбашевым бандиты. Она была его давней спутницей, и за долгие годы близкого знакомства Юрий успел привыкнуть к соседству этой вздорной старухи, научился уклоняться от свистящих взмахов ее косы.
Он закурил, а когда сигарета догорела до фильтра, впереди показался заново отделанный, похожий на картинку из импортного журнала четырехэтажный дом с полукруглыми эркерами. Свернув во двор, Юрий сразу увидел длинный приземистый правительственный “ЗиЛ”, вороные борта которого поблескивали сквозь осеннюю грязь, как небрежно зарытые в землю сокровища.
– Хорошо, – вслух сказал он, хотя ехал сюда в надежде застать господина литератора – других выходов на Понтиака у него не было. Это был выстрел наудачу, и он угодил в яблочко – Самойлов был здесь вместе со своей невообразимой телегой. Юрий счел это хорошим предзнаменованием и припарковался рядом с “ЗиЛом”, поборов искушение протаранить сверкающий хромом широченный радиатор.
Он набрал на панели домофона номер Таниной квартиры и стал ждать. Квартира не отвечала, и он набрал номер еще раз, после чего задрал голову и посмотрел на окна четвертого этажа. В Таниной квартире горел свет, но запершийся там Самойлов не подавал
– Подох он там, что ли? – недовольно пробормотал Юрий, вернулся к машине и с лязгом выдернул из-под сиденья монтировку. Время шло, и ощущение, что он движется замедленно, будто в ночном кошмаре, усиливалось с каждой минутой.
Матовое темно-коричневое дерево захрустело, когда заостренный конец монтировки вонзился в щель между дверью и косяком; патентованный кодовый замок крякнул, лязгнул, внутри него что-то лопнуло со звуком, похожим на пистолетный выстрел, и дверь распахнулась настежь. Юрий вошел в подъезд, держа в одной руке монтировку, а в другой – пистолет. Больше всего он боялся, что Георгиевский кавалер приказал долго жить – сделал, к примеру, анализ крови, ознакомился с результатами, поехал к Тане разбираться, не застал ее дома и повесился в сортире на брючном ремне. Или, скажем, застрелился из своего богатого пистолета…
Только добравшись до самого верха, Юрий вспомнил, что дверь Таниной квартиры представляла собой стальную пластину, кокетливо декорированную красным деревом, из чего напрямую следовало, что монтировку он тащил с собой напрасно. Квалифицированному взломщику стальная дверь не помеха, но Юрий не представлял себе, как справиться с этим препятствием, не имея гранаты. Все еще продолжая мучиться этим неразрешимым вопросом, он подошел к двери и зачем-то нажал на кнопку звонка.
Внутри прозвучала заливистая музыкальная трель, и почти сразу же, к огромному удивлению Юрия, послышались торопливые шаркающие шаги.
– Вернулась, – услышал он сквозь дверь невнятное бормотание и с трудом узнал голос Самойлова. Голос этот дрожал, язык господина литератора заметно заплетался, и на короткий миг Юрий ощутил к Георгиевскому кавалеру что-то вроде брезгливой жалости.
– Наконец-то! Я тут с ума схожу, идиоты какие-то домофон оборвали-Залязгали отпираемые замки, забренчала откинутая цепочка, дверь распахнулась, и Юрий увидел Самойлова. Вид у лауреата был растерзанный, галстук съехал куда-то за правое ухо, рубашка расстегнулась, обнажив потное безволосое пузо, остатки волос на голове лохмотьями свисали по сторонам, а совершенно пьяные, налитые кровью глаза страшновато косили. Некоторое время Самойлов тупо разглядывал Юрия, держась одной рукой за дверной косяк и пьяно шлепая слюнявыми губами, потом тряхнул головой, очевидно пытаясь хоть немного сфокусироваться, и отступил в сторону, с трудом удерживая равновесие.
– Ты? – едва ворочая языком, выговорил он. – Какого черта? Впрочем, з-заходи. Выпьем с горя, где же кружка.., добрая старушка.., драная подушка.., подружка.., потаскушка… Ушла, шлюха трехкопеечная! – взревел он вдруг, ударил кулаком в середину огромного зеркала, висевшего в прихожей, каким-то образом промахнулся, потерял равновесие и с шумом обрушился на паркет. – О, – простонал он, лежа посреди прихожей и не делая попытки подняться, – о-о-о!
Юрий запер за собой дверь, спрятал пистолет в карман, положил монтировку на подзеркальную тумбу и для начала обошел квартиру, стараясь не думать о том, что это та самая золотая клетка, в которой на протяжении последних месяцев жила Таня – спала, ела, читала, смотрела телевизор, пила коньяк и развлекала своего “спонсора”, того самого слизняка, что распластался сейчас на полу в прихожей, оглашая квартиру пьяными слезливыми стонами. Убедившись, что посторонних в квартире нет, он вернулся к Самойлову и без лишних церемоний перевернул его на спину. Литератор попытался приподнять голову, чтобы посмотреть, кто это нарушает его траур, но тут же бессильно уронил ее, ударившись затылком о паркет. – О-о-о!.. – простонал он снова. Юрий присел на корточки и придирчиво осмотрел Георгиевского кавалера с фасада, держа руки немного на отлете, как военный хирург, готовящийся к операции в полевых условиях. Как ни странно, лицо господина писателя не пострадало – на нем не было ни единой царапинки, через которую отравленная кровь этого индивидуума могла бы просочиться наружу и попасть на кожу Юрия. Дышать вблизи господина литератора было нечем: воздух вокруг его головы был так густо насыщен парами алкоголя, словно где-то рядом какой-то маньяк кипятил на огромном костре двадцативедерную бочку спирта. Разговаривать с ним, когда он находился в подобном состоянии, было бесполезно: убедившись, что в дверь звонила не Таня, он благополучно отключился и теперь был способен только на нечленораздельное бормотание.