Однажды в Лопушках
Шрифт:
— И комиссии случались… ты маленькая была, не помнишь, как-то Жилинские тут санаторный комплекс ставить хотели. Комиссии, считай, дневали и ночевали. Из самой Москвы являлись, даже государева инспекция две недели жила.
— И?
— Пожила и уехала. А следом и прочие. Не бери в голову, деточка…
Если бы это было так просто.
Появлению дядюшки Николай не обрадовался. Вот совершенно. Зато определенно обрадовалась Ольга Ивановна, которая теперь вилась рядом с дражайшим родственником, что-то вдохновенно ему рассказывая.
И спрашивал.
И порой ловил тонкую девичью ручку, дабы украсить её поцелуем.
Николай поморщился: вот не было печали. И, наверное, права матушка. Здесь им жизни не дадут. Наивен он был, когда верил в обратное.
— Дорогой племянник! — воскликнул дядюшка и поднялся чересчур уж поспешно, отчего толкнул Ольгу Ивановну и тут же подхватил её, не позволив упасть. — Прошу прощения, я порой становлюсь на диво неуклюж…
Ложь.
Но Ольга Ивановна охотно верит и не менее охотно прощает. И кажется, она вовсе с превеликой радостью осталась бы в дядюшкиных объятьях, ибо глянула на Николая с раздражением: мол, появился и все испортил.
— Дорогой дядюшка, — Николай чуть склонил голову. — Какими судьбами?
— Да вот… выдалась свободная неделька. И дай, думаю, подъеду, навещу… сестрица моя весьма беспокоится…
Оленьку он выпустил.
И улыбнулся.
Этак… хищно весьма.
— Бесконечно рад встрече, — бодро соврал Николай, мысленно от души пожелав дядюшке провалиться. Но тот, что характерно, проваливаться не стал, но заключил Николая в объятья, сдавил так, что кости затрещали, и тихо, на ухо, произнес:
— Прогуляемся?
Гуляли не под ручку, к преогромному Николая облегчению. И дядюшка ступал медленно, старательно, пожалуй, чересчур уж старательно вертел головой, отчего наблюдателю постороннему, если вдруг объявится тот, могло показаться, что интересует Беломира исключительно местный пейзаж.
Или развалины.
— Что-то случилось? — не выдержал Николай, когда довел дорогого родственничка до остатков ограды.
— Не знаю. Пока нет, но… отец опять чудит.
— Матушка предупреждала.
А еще подумалось, что вот он, Николай, пока не объявленный — дед требовал взять родовое имя — но все-таки наследник. И если с ним что случится, то выгодно это будет именно дяде.
— Брось, — тот хлопнул по спине, не сказать, чтобы сильно, но Николай едва пополам не согнулся. — Я тебе не враг.
— Друг?
— И не друг. Друзей у меня в принципе нет, а с тобой мы не так, чтобы и знакомы… родственник. Но вроде неплохой. Да и сестру я люблю.
— Ага…
— Тогда я был молодым и глупым. И еще надеялся заслужить одобрение отца. Вот и… Сашка и тот не решился открыто против него выступить. Но вас поддерживал. Не веришь — можешь спросить у матушки.
— Верю.
— Вот и ладно… понимаешь, пока есть ты, новая надежда рода, от меня он отстал. Но если вдруг что случится, то…
Дядюшка сплел пальцы и потянулся так, что Николай услышал отчетливый хруст костей. Неприятный звук.
— За тебя примется?
— Возможно. Но с меня взять нечего, так что скорее уж за твоих сестер. Они, конечно, женщины, а стало быть, годны лишь для одного…
Николай вспыхнул, но дядюшка поглядел этак, со снисходительной насмешкой:
— Поверь, отец думает именно так. И весьма постарается устроить их счастливую семейную жизнь с тем, чтобы получить как можно больше детишек. А там уж возьмется и воспитывать их. Правильно… а самое отвратное, что теперь он действовать будет исподволь. Научился.
Дядюшка крутанулся на месте, втянув теплый ночной воздух. И замер, застыл, прислушиваясь к чему-то. И столько было в позе его напряжения, что и Николай не удержался, выпустил темную волну силы, которая потекла, полетела… и истаяла, будто не было.
— Нехорошее вы место выбрали, — произнес дядюшка одними губами и отряхнулся. — Будь осторожен… тут… дело такое… тонкое. Идем.
И дядюшка решительно направился к лесу.
К ночному лесу, который и при дневном свете выглядел не особо дружелюбным, а теперь и вовсе казался темною громадиной. Гулко завыл ветер в кронах, закачались ветви старых деревьев. И пахнуло сырой землей, будто упреждая.
— Не знаю, кто из твоих на отца работает, но кто-то обязательно.
— Паранойя, дядюшка?
— Опыт, племянничек. Опыт… он бы не оставил тебя без присмотра. Так что готов поклясться, что кто-то тут да докладывает… и вряд ли девица.
— Почему?
— Потому что отец мой старого воспитания. И считает, во-первых, что женщин для подобных дел использовать подло. Но это ладно, с этим он бы смирился. Но есть во-вторых. В его представлении женщины слишком ограничены. А еще глуповаты, подвержены эмоциям в ущерб делу, да и в целом ненадежны.
Николай фыркнул.
И сдержался.
Ольга Ивановна Верещагина, возможно, не отличалась академическим складом ума, но и вовсе уж глупой она не была.
— Это я тебе так, для понимания полноты ситуации. Именно поэтому он и полагает себя вправе распоряжаться их судьбами, что моей сестры, что моих племянниц. Ведь если человек не понимает сам, как для него лучше, так разве ж можно оставить его без присмотра?
Это было произнесено странно-отрешенным тоном.
— То есть, или Синюхин, или…
— Или я могу ошибаться. Этого тоже исключать не стоит. Но… просто будь осторожен.
— Буду. И… спасибо.
— Пожалуйста, — пожал плечами дядюшка и принюхался. — Ишь ты… волшбу творят. Слышишь?
— Нет.
— Это потому что ты некромант… тоже повезло.
— С некромантией?
— Так бы он тебя еще раньше к рукам прибрал, — дядюшка с легкостью перепрыгнул через ограду. И все-таки… все-таки что-то этакое Николай ощутил.
Не волшбу, а будто… будто песню леса.
Далекую.