Однажды в Октябре
Шрифт:
Пойдемте, товарищи, нам еще надо найти тех, кого мы внесли в список будущих наркомов. У нас впереди слишком мало времени, и слишком много работы…
13 октября (30 сентября) 1917 года, 20:35, Суворовский проспект, дом 48
Сталин со своими спутниками направился в Смольный, а мы с Лениным остались в квартире на Суворовском, уже ставшей нам пусть и временным, но родным домом. На войне всегда так, случайный дом, землянка, палатка, на какое-то время становятся для бойца родным домом. А у нас сейчас как раз идет война, война за будущее страны.
Я прислушался, за стеной работает радиостанция, и радист вызывает какого-то «Седьмого», в комнате напротив — столовой, наши бойцы бойко звенят посудой. По распорядку дня сейчас ужин. Неожиданно я почувствовал, как у меня в животе заурчало. Почему-то, вспомнилось, коронное из Василия Алибабаевича: «А в тюрьме сейчас ужин — макароны!». Ведь за весь сегодняшний день я так и не успел поесть по-человечески, если не считать перехваченный на лету стакан чая и пару галет из сухпая. Похоже, что Ильич чувствовал себя примерно так же. Он стал принюхиваться с запахам, доносившимся из столовой, а потом сглотнул слюну.
— Владимир Ильич, — сказал я, — а не откушать ли нам того, что Бог послал?
— Не возражаю, Александр Васильевич, — улыбнулся Ленин, — я со вчерашнего дня ничего не ел. Ваши люди вытащили меня из дома, когда как раз я собирался позавтракать.
Я вздохнул, — Знаете, Владимир Ильич, а ведь гастрит и язва желудка, это одна из двух пар профессиональных болезней политиков и журналистов, происходящая из двух причин, неправильного и нерегулярного питания и нервотрепки.
— И какая же вторая пара таких болезней? — спросил Ильич, вставая.
— Инфаркт и инсульт, — ответил я, — Но к сегодняшнему ужину, товарищ Ленин, это отношения не имеет.
Ильич нетерпеливо кивнул, признавая мою правоту, и мы дружно отправились в столовую.
Появление живого Ленина, пусть и немного в неклассическом имидже, вызвало там шок и трепет. Куда там Бушу-младшему. «Жору Кустова» наши морпехи и спецназовцы, люди, понюхавшие пороху, побывавшие там, где нормальному человеку лучше бы и не бывать, послали бы так далеко, что он сразу же перестал бы путать Австрию с Австралией. Зато в присутствии Владимира Ильича они притихли, как нашкодившие пацаны при виде грозной воспитательницы. Еще бы — к ним в комнату запросто заходит человек, которому в каждом городе стояли, да и сейчас много где еще стоят, памятники, чье имя носят улицы и города. Ленин! Сам!! Можно руками потрогать!!!
Дабы немедленно прекратить смущение умов, и дать возможность нам поужинать, я громко поинтересовался у дежурного по кухне Германа Курбатова — будут ли нас сегодня кормить. Буквально через несколько секунд перед нами на столе очутились две глиняные миски, полные макаронами с армейской тушенкой, ложки и по куску хлеба. Мы с Владимиром Ильичом принялись трапезничать.
Умяв макароны, я налил себе из большого медного чайника крепкого чая, и не спеша стал отхлебывать его мелкими глотками из фаянсовой кружки с улыбающимися ангелочками, нарисованными на ее боку.
Ленин, несмотря на голод, ел не спеша, аккуратно и тщательно пережевывая пищу. Время от времени он внимательно поглядывал на сидевших в столовой бойцов.
— Товарищи, — сказал он, — а вы что не едите? Или вы уже сыты?
— Мы уже поели, Владимир Ильич, — вразнобой ответили они, — Вот сейчас немного посидим, и займемся нашими повседневными делами, — а Герман Курбатов добавил, — ибо даже в Уставе сказано, что полчаса после приема пищи, боец должен находиться в неге и безделии. Вот товарищ капитан сказал, что завтра будет много работы…
— Да, кстати, Александр Васильевич, а какие у вас планы на завтра? — обратился ко мне Ленин, — чем вы намерены заняться?
Я пожал плечами, — Товарищ Ленин, сегодня мы вместе с вами взяли власть, а завтра ее уже надо будет защищать. И ведь вот что странно, Владимир Ильич — брать власть, а с ней и ответственность за судьбу России вообще никто не хотел, и правительство Керенского разлагалось заживо. А как только мы с вами решились на этот безумный, с точки зрения наших оппонентов поступок, так сразу появится куча желающих эту власть у нас отобрать…
Ленин задумчиво сказал, — А я ведь помню, как на I-м Всероссийском съезде Советов господин Церетели на трибуне витийствовал, дескать, в России нет сейчас политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место. Я не выдержал, и сказал: «Есть такая партия!». Как над нами тогда смеялись… А вот теперь не знаю, будут ли они снова смеяться, или начнут ставить нам подножки, и устраивать нам разные пакости. Эти люди разрушители, созидать они не могут…
— Да, этот Церетели уже успел наломать дров, — ответил я, — Это именно в составе руководства делегации Временного правительства признал автономию Украинской Центральной рады. При этом без согласования с правительством руководимая им делегация согласилась с предложениями Центральной рады и включила в состав автономии все юго-западные губернии России. Ох, как дорого нам потом это обошлось!
А потом, после того, как большевики взяли власть и распустили Учредительное собрание, он уехал к себе в Грузию, где как дешевая проститутка, последовательно ложился под турок, немцев и англичан… «Независимая Грузия» ухитрилась перессориться со всеми своими соседями, устроить резню абхазов и осетин. Кончилось все тем, что в феврале 1921 года Красная Армия вошла в Грузию, и разогнала бардак, именуемый «грузинским правительством». Господин Церетели сбежал во Францию, а потом в США. Там он и умер, до конца своих дней продолжая лить ушатами грязь на Россию и большевиков.
— Вот, значит как… — задумчиво произнес Ленин, — а ведь мы с ним когда-то вместе делали одно дело. Боролись с самодержавием, занимались агитацией. Правда, он как-то сразу примкнул к меньшевикам…
— Владимир Ильич, — сказал я, — тогда было сложно определить — с чем борется господин Церетели, с самодержавием, или с самой Россией. Вон, Юзеф Пилсудский тоже в социалистах ходил. А потом пошел войной на «москалей»… Если бы вы знали, сколько ваших бывших соратников по РСДРП в самое ближайшее время станут вашими злейшими врагами. Такова судьба любой революции — вспомните Великую Французскую… Те, кто вместе штурмовали Бастилию, потом не дрогнув, подписывали смертные приговоры друг другу. Эбер, Дантон, Демулен, потом Робеспьер и Сен-Жюст. А кончилось все Бонапартом…