Однажды в Пушкарёвом
Шрифт:
Ну, да что я Вам объясняю: Вы же архитектор, представляете себе картину. В те года эти доходные дома по всей Москве как грибы после дождя прорастать стали. Наш дом уже никому гигантом не казался… А перед большевиками в этих переулках стали появляться здания ещё мощнее… Но я начинал со Смирнова. Он имел сына Михаила, которому по закону все дела и передал. Была ещё дочь, но той ничего не досталось из наследства. Говорят, её ещё в девичестве отправили куда-то под Тулу, к какой-то тётушке, и в свете она так ни разу не появилась…
– А за что
– По этому поводу у меня нет никаких сведений, да и история моя совсем не об этой особе. Тем более, что её судьба типична для тех лет: вышла замуж, стала матерью и мирно состарилась в своём семействе на лоне природы. Что Вы улыбаетесь? Всё согласно норме. Лучше слушайте дальше о мужской половине рода. Мой отец очень хорошо знал этого Михаила Смирнова, они жили рядом и какой-то год вместе вели дела. Отец мой тканями торговал, как я уже говорил, а у Михаила, помимо самого ткацкого производства, были ещё модные магазины готового платья где-то недалеко от Кремля. Но Смирнов под старость потерял рассудок и скончался в Мариинской больнице для бедных на Новой Божедомке. Там, кстати, и сейчас эта больница существует. Вам интересно?
– Я Вас слушаю. С чего же он рассудка лишился?
– Вот! Вот, вот, вот мы и дошли с Вами до ключевого места моего визита, не перебивайте же теперь. Были у Михаила Смирнова дочери. Забегу вперёд: все отошли в мир иной ещё до моего рождения (Михаил был значительно старше моего отца). Но легенда об этих девушках жила на нашей улице целых сто лет…
– Знаете, мне кажется, местный дворник в курсе дел. Он мне вчера…
– Перебили! Но уместно перебили. Этот дворник – внук священника Поспелова. Все Поспеловы жили в Большом Сергиевом переулке. Поспелов-дед как раз двоих из дочерей Смирнова отпевал. Похоронили их на Миусском кладбище, что значилось тогда за чертой города. На это кладбище свозили весь бедный люд с соседней Марьиной рощи, а разбивали его как чумное, во время эпидемии. Там полно было общих могил и для неопознанных трупов. Ни один состоятельный горожанин здесь участок для захоронений не стремился купить. Кладбище для черни! А девиц наших именно сюда и повезли. Одну Ольгой звали, другую – Прасковьей.
– Что же такая несправедливость? У папаши магазины готового платья около Красной площади и дом свой в три этажа, а он дочерей своих – на Миусское?
– Не своей смертью они, молодой человек! Знаете, как осуждалось церковью во все времена самоубийство? Их аж до недавнего времени за церковной оградой хоронили – не иначе. И если теперь мы к таким людям пытаемся с состраданием отнестись, то раньше никто и слушать всю эту психологию не хотел. Жизнь человеческая – высшая ценность, и только Господь бог имеет право ей распоряжаться…
– Извините, я – атеист и, потом, бывают ситуации…
– Бывают, молодой человек, бывают. Во все времена бывают. И все имеют право как прекратить свою жизнь, так и строго это решение осудить. Поймите, неверующих в то время было крайне мало, и когда тела двух молодых девушек нашли на чердаке вместе с предсмертными записками, некоторые люди, знавшие близко семью Смирнова, стали переходить на противоположный тротуар, когда шли мимо его дома… Полиция вызывала папашу на опознание, но этот Смирнов дочерей не признал. Соседям потом сочинил, что это девки-воровки к нему в дом залезли, и вот – божья кара их настигла на месте преступления. Здорового, конечно, в поведении такого отца мало…
– Повесились?
– Отравились! И из-за папаши своего, что самое прескверное. У них была кормилица, имени не припомню… И вот эта самая кормилица упросила Поспелова отпеть девочек. То ли удалось ей убедить, что не ведали девицы по молодости, что творят, не в себе были в тот момент… А скорее всего, кошельком своим попа убедила. Не так важно! Их отпевали в нашей Сергиевской церкви в Пушкарях, которая до большевиков дожила и даже пережила их безобразия. Эта церковь у Смирнова на задворках стояла, ближайшая к нему, в Большом Сергиевом переулке. Отпевали, конечно, тайно, ночью. А в приходской книге записали, что скончались девицы Ольга и Прасковья Смирновы от падучей…
– Эпилепсия, кажется?
– Не кажется, она самая и есть. Её тогда не лечили. И я Вас уверяю, что никому из непосвящённых обывателей не показалось странным, что в девятнадцать лет можно вот так уйти из жизни. Кормилица их очень сокрушалась. Надпись на могиле особую заказала: «Здесь покоится обожаемый прах незабвенных моих Оленьки и Параши Смирновых». Год точно не помню, извините. Могила, конечно, не уцелела. Камни могильные забрали на хозяйственные нужды ещё в бытность большевиков, а незадолго до войны стали переделывать ограду у кладбища, и могила полностью была затоптана. Кормилица к тому времени сама почила, за могилой никто не ухаживал. Но это ещё не вся история! Кроме Ольги и Прасковьи ещё ведь три сестры оставалось: Марфа, Анна и Екатерина Михайловны. И все они были в крайне натянутых отношениях с папашей ещё до этого события на чердаке. А после смерти старших сестёр домой возвращаться отказались. Сами поступили в публичные дома на Грачёвку, что по тем временам скандал ещё похлеще, чем самоубийство. Оттуда тоже обратной дороги нет. Здесь все переулки кишели публичными домами и трактирами: грязно, дёшево, студентам на радость. Вообще район был неблагополучный именно из-за этой своей специализации. Люди порядочные старались в эти переулки ни днём, ни ночью не соваться. Квартиры тут стоили недорого, но контингент нанимателей долго оставался соответствующим – средний класс и редкая интеллигенция, которые терпели соседство всех этих увеселительных заведений. Богачи и высокие чиновники тут не селились.
Конец ознакомительного фрагмента.