Однажды в Риме
Шрифт:
Потом Грант вспоминал, что ему было страшно наклонить голову и посмотреть вниз – и не увидеть ничего, кроме железной ножки стула.
Дальнейшие ощущения, думал он впоследствии, можно было сравнить с тем, что испытывает тонущий человек. Потому что невероятный поток мыслей затопил его мозг. Барнаби подумал, например, о том, как долго он писал эту книгу, что она, бесспорно, лучшая из всех его работ и таковой, возможно, и останется. Он припомнил, как его агент однажды заметил, что опасно писать от руки, не делая копий. Каким же одиноким чувствовал он себя в Риме, практически не говоря по-итальянски, и при этом не потрудился воспользоваться своими знакомствами. Ему вспомнилось, неточно – чье высказывание? Сэра Исаака Ньютона? «О, Даймонд, Даймонд,
5
По легенде, ученый обратился к своему питомцу с этой фразой, когда его пес по кличке Даймонд опрокинул свечу – и в результате сгорели записи об экспериментах, проводившихся в течение двадцати лет.
Грант подумал о невыразимой, ужасающей перспективе какого-то противодействия ошеломляющему, безысходному отчаянию его потери – глубинному ужасу самого события, из-за которого в груди словно толкался гидравлический таран. В голове застыла классическая фраза: «Я погиб». И он едва не выкрикнул ее.
И тут появился официант, притворно улыбающийся и торжествующий, а у обочины остановился конный экипаж с громадным зонтом для защиты сидений, голову возницы прикрывало что-то вроде матросской шапки.
Грант попытался сообщить о своей потере. Он показал на то место, где стоял кейс, помогая себе мимикой и жестами, затем выхватил разговорник и принялся судорожно его листать.
– Ho perduto, – нашел нужные слова Барнаби. – Ho perduto mia valigia. Он не у вас? Мой чемоданчик? Non trovo. Valigia [6] .
Официант вскрикнул и глупо заглянул под стол и обвел взглядом затопленные водой окрестности. Затем бросился под навес и встал там, глазея на Барнаби и всем своим видом выражая недоумение.
6
Я потерял. Я потерял свой чемоданчик. Не нахожу. Чемоданчик (итал.).
Барнаби подумал: «Вот оно. Со мной никогда не случалось такой беды».
Возница мелодично позвал его, заставив тем самым очнуться и принять решение. Барнаби посмотрел на окружавшую его пустыню и забрался в экипаж.
– Consolato Britannico! [7] – крикнул Грант. – О господи! Consolato Britannico.
– Вот что я вам скажу, – проговорил консул, будто информация требовалась Барнаби Гранту, – это неприятное дело, знаете ли. Неприятное.
7
Британское консульство! (итал.)
– Это вы мне говорите, мой дорогой консул?
– Именно. Именно. Итак, подумаем, что можно сделать, не так ли? Моя жена, – добавил он, – большая ваша поклонница. Она очень огорчится, когда узнает об этом. Она в некотором смысле интеллектуалка, – с улыбкой признался он.
Барнаби не ответил. Он пристально посмотрел на своего соотечественника поверх кипы перевязочных материалов, любезно принесенных сотрудниками консульства, и опустил забинтованную левую руку на колено.
– Ну, разумеется, – продолжил с сомнением консул, – это дело, строго говоря, для полиции. Хотя должен сказать… Однако, если вы подождете минутку, я сейчас позвоню. У меня есть личные связи… Согласитесь, ничто так не помогает, как контакты на нужном уровне. Итак, попробуем.
После ряда проволочек состоялась длинная и совершенно непонятная беседа, в ходе которой, насколько понял Барнаби, его назвали самым знаменитым британским романистом. Часто прерываясь, чтобы переспросить Гранта, консул продиктовал подробности
Консул положил трубку и состроил гримасу.
– Не слишком меня там порадовали, – сообщил он.
8
Мне было очень приятно… Спасибо, большое спасибо, синьор (итал.).
Барнаби сглотнул и почувствовал дурноту.
Его заверили, что будет сделано все возможное, но, заметил консул, им практически не от чего оттолкнуться, верно? Тем не менее, с большей надеждой добавил он, всегда есть шанс, что Барнаби могут шантажировать.
– Шантажировать?
– Ну, видите ли, взявший кейс, вероятно, ожидал, если не улова в виде ценностей или наличных денег, то хотя бы каких-то документов, за возвращение которых будет назначено вознаграждение и заложена, таким образом, основа для торга. «Шантаж», – проговорил консул, – разумеется, не совсем верное слово. Более уместным было бы «выкуп». Хотя…»
У него была привычка не заканчивать предложения, и это повисло в воздухе, полном чрезвычайного уныния.
– Значит, мне следует поместить объявление и предложить вознаграждение?
– Конечно. Конечно. Мы кое-что предпримем. Дадим моему секретарю подробности на английском языке, а она переведет и поместит в газеты.
– Я причиняю вам беспокойство, – заметил несчастный Барнаби.
– Мы к этому привыкли, – вздохнул консул. – Ваше имя и лондонский адрес значатся на рукописи, вы сказали, но кейс был заперт. Пользы от этого, конечно, никакой.
– Полагаю, да.
– Вы живете…
– В пансионе «Галлико».
– Ах да. У вас есть номер телефона?
– Да… кажется… где-то тут.
Барнаби рассеянно пошарил в нагрудном кармане, достал бумажник, паспорт и два конверта, которые упали на стол лицевой стороной. На обороте одного из них он записал адрес и телефон пансиона «Галлико».
– Вот, – отодвинул он конверт к консулу, который уже успел заметить на нем пышный герб.
– А… да. Спасибо. – Он усмехнулся. – Выполнили свой долг и послали им книгу, я вижу, – сказал он.
– Что? О… это. Ну, вообще-то, нет, – замялся Барнаби. – Это… э… что-то вроде ланча. Завтра. Не буду больше отнимать у вас время. Я бесконечно благодарен.
Консул, сияющий и оживленный, протянул через стол руку и обменялся с Барнаби рукопожатием.
– Нет, нет, нет. Очень рад, что вы к нам пришли. Я совершенно уверен в успехе, учитывая все обстоятельства. Nil desperandum [9] , знаете ли, nil desperandum. Поднимитесь над проблемой!
Но очень высоко подняться над потерей не получалось – два дня истекли, а ответа на объявления не последовало и ничего не дала долгая, буксовавшая из-за языка беседа с красивым представителем местного управления полиции. Барнаби сходил на официальный ланч в своем посольстве и постарался должным образом отреагировать на выраженные послом сочувствие и озабоченность. Но большую часть времени он сидел в садике на крыше пансиона «Галлико», где стояли герани в горшках и летали ласточки. Через французское окно его спальни можно было попасть в заброшенный уголок этого садика, и там он ждал, мучительно прислушиваясь к каждому телефонному звонку в пансионе. Периодически Барнаби возвращался к ужасной мысли заново написать сто тысяч слов своего романа, но от подобной перспективы ему становилось дурно не только эмоционально, но и физически, и он ее отбрасывал.
9
Не надо отчаиваться ни при каких обстоятельствах (лат.).