Однажды в России

Корф Андрей

Никто из присутствующих сроду не видел ничего подобного. Джинсы Рошфора, которые произвели фурор в начале вечера, были забыты навсегда. Единственный концерт "Бони М" в Москве показывался по телевизору на Пасху, вместе с премьерой "Здравствуйте, я ваша тетя", чтобы никто не пошел в церковь. Советская лицензионная пластинка этой группы стоила столько, сколько студент-отличник получал за месяц. А такая, "родная" пластинка стоила столько, сколько получал за месяц инженер. Пока все, затаив дыхание, таращились

на чудо, Анюта спокойно прошла к телевизору и выключила звук. И вскоре онемевший было Леонтьев вдруг заголосил нахальным девичьим голосом:

– ...FREEZE! I'm Ma Baker - put your hands in the air, gimme all your money!

– Потанцуем, - лениво произнесло Их величество, обращаясь к своей подруге и верной тени Ленке, по иронии судьбы получившей в игре титул королевы Анны Австрийской.
– Нет проблем!
– Ленка легко вскочила на ноги, и девчонки встали рядом. Потом они лихо толкнулись попками и начали прилежно выписывать фигуры совершенно незнакомого танца.
– Ma, ma, ma, ma, ma Baker...
– Диско!
– важно пояснил Колька-Рошфор.

Генка поймал себя на том, что сидит с открытым ртом. Девчонки плясали действительно здорово, хотя немножко слишком прилежно. Никто не решался повторить их движения. Все стояли вокруг, даже те, кто раньше не отрывался от телевизора. Генка смотрел на Анюту во все глаза. Платье на ней развевалось, по виску бежала капля пота, на щеках полыхал румянец. Как будто электрический ток пробил Генку насквозь, он почувствовал, что еще немного - и он заорет во весь голос. Чтобы этого не случилось, он дрожащей рукой налил себе еще вина и выпил бокал одним глотком. Краем глаза заметил, что Серега повторил его подвиг.

Следующую песню отплясывали уже все. Кто то переваливался с боку на бок, кто-то пытался повторить движения Анюты и Ленки. Но никто не сидел на месте. Такая это была музыка. Генка танцевал рядом с Анютой, и каждое ее случайное прикосновение било его током. Ощущение крыльев за спиной было таким сильным, что он боялся задеть ими кого-нибудь из танцующих сзади.

В комнате стало жарко и шумно. Все старались перекричать друг друга, хохотали над неуклюжим Рошфором, подбегали к столу за вином и едой...

А Генка летел и летел вверх, вместе с музыкой, то и дело касаясь Анюты. Когда музыка неожиданно кончилась, он едва не упал на пол...

А Анюта, тяжело дыша, подошла к проигрывателю и вытащила новую пластинку. Все затаили дыхание, но на этот раз она вытащила обычную Пугачеву. Она аккуратно (еще бы!) убрала "Бони М" в конверт и поставила на вертушку "Зеркало души".

– Арлекино давай!
– заорал Рошфор.
– Нет, лучше "Даром преподаватели..."!

Аня улыбнулась и молча опустила иглу на диск.

– ...Я несла свою беду по весеннему, по льду...

Волшебный голос полился Генке прямо в его распахнутую настежь душу. Неожиданно он почувствовал на своей щеке каплю и увидел, как Серега смотрит на

него с удивлением. Тогда Генка понял, что сейчас заплачет. Хуже того. Что он уже ревет в три ручья. Он вскочил с места и, спотыкаясь о собственную истерику, выбежал в соседнюю комнату. Там он повалился на диван и в полной сумятице чувств закрыл лицо руками. Музыку было слышно и отсюда.

– А беда день ото дня ищет по свету меня...

"Приди", думал Генка, "Приди прямо сейчас, жаркая после танцев, с огромными глазами. Я возьму тебя за руку, и мы будем сидеть здесь, в темноте, и молчать, и слушать музыку... И я буду думать о том, что люблю тебя, люблю больше всех на свете..."

Но никто не шел. И шум в комнате почему-то стих.

Тогда Генка тихо поднялся и заглянул через приоткрытую дверь. Ребята танцевали, держась за руки и почти обнимаясь друг с другом. Его глаза сами собой отыскали Анюту, и сердце зашлось в немом крике. Аня танцевала с Серегой, положив руки ему на плечи. Его пальцы лежали у нее на талии. Серега что-то говорил, улыбаясь, а Анюта с задумчивым видом кивала головой. Тут светлая грусть сменилась в Генкиной душе чернильной тоской, и он почти упал обратно на диван. Он ревел, как ребенок, давясь собственным криком. Так плохо ему не было еще никогда в жизни...

Он не помнил, сколько времени пролежал так - без движения и почти ни о чем не думая. Иногда ему казалось, что время остановилось вовсе, потому что идти вперед ему было просто незачем. А потом голос Ани сказал в темноте, где-то около двери:

– Ты чего, Ген?

Жизнь и время снова помчались вперед, будто хотели наверстать упущенное. Генка вскочил с места и тут же сел обратно. Он не знал, что говорить и делать. В дверном проеме стоял четкий, будто вырезанный из листа темноты, силуэт Анюты.

– Ген!
– повторила она шепотом, - ты чего?
– Я...
– Что?
– Я...
– Да что, дурачок?

Это было сказано так, что Генка заплакал снова. Он давился пьяными слезами и очень старался, чтобы Аня этого не заметила. Музыка, рожденная осенью, снова зазвучала в его ушах. Голос Пугачевой ушел в ватную тишину, которую Анина мелодия сплела вокруг себя.

– Ты ничего не слышишь?
– спросил он очень тихо.
– Слышу, - ответила Аня еще тише.
– Это музыка...
– Да, - шепнула она.
– Это музыка не с пластинки...
– Да... Я понимаю... Я слышу...

Генка встал с дивана и подошел к девочке очень близко.

– Я хочу танцевать с тобой под эту музыку...
– Я хочу танцевать с тобой...
– эхом отозвалась Аня.

Гена почувствовал, что ее пальцы, как бабочки, опустились на его плечи. Он тоже тихонько прикоснулся к Аниному платью. Все его силы уходили на то, чтобы не упасть от избытка чувств.

И они закружились под музыку, которая играла только для двоих...

– Ребят, вы чего тут делаете?
– раздался бодрый голос.