Однажды в Ялте
Шрифт:
– Сучка, а еще интеллигентку из себя корчит, художница драная.
Увидев, что я смотрю на них, мужик направился ко мне.
– Слыхал, говорит мне, вали на хрен, а еще мудаком обозвала. Разве художники бывают такими?
Мужику хотелось поговорить, но у меня такого желания не было. Я прошел чуть дальше и продолжил наблюдение. Быстрыми мазками художница дописывала картину. Холст был небрежно прибит к подрамнику, и его края, обтрепанные и неровно обрезанные, весьма портили вид уже почти готовой картины, на которой были изображены две дамы в белых длинных платьях и шляпах времён
Вечером я увидел Бруклицыну в группе художников, рисовавших портреты желающим. Рядом с художницей висело несколько карандашных набросков, а на раскладном стульчике сидела девушка, и Бруклицына ее рисовала. Девушка получалась похожей, но была она какая-то плоская, неживая. Чувствовала это и художница. Она покрутила рисунок, и со вздохом, опустив руку с карандашом, подала рисунок девушке. Та посмотрела, скривилась и довольно резко сказала, что платить не будет:
– Можете оставить себе на память!
Встала и ушла. Бруклицына была в сильном расстройстве, скомкав листок, бросила его в сумку. Меня она не видела и, выждав немного, я подошёл, спросил:
– Нарисуете?
Она быстро окинула меня взглядом и, подумав, указала на раскладной стульчик. Пристроив лист бумаги к фанерке, с минуту изучала мое лицо, потом начала рисовать. Через некоторое время я сказал, что видел ее сегодня утром на набережной, и что ее картины мне нравятся.
– А кое-кому не нравятся, – резко сказала она. Похоже, что от слов девушки Бруклицына еще не отошла.
– Мона Лиза, возможно, тоже не всем нравится.
– Спасибо, утешили, – сказала она, и чуть приметная улыбка тронула ее губы.
Бруклицына вглядывалась в мое лицо, а я стал рассматривать ее.
Следует сказать, что как женщина она мне не приглянулась. Лет за тридцать, какая – то простенькая, ничем не примечательная, разве что глаза красивые, да губы припухлые, теплые, а может и горячие.
На ней была черная футболка на два размера больше, чем надо бы, и те же просторные джинсы с засохшей краской. Под футболкой лифчика не было, и небольшие груди четко прорисовывались за тонкой тканью. Почувствовав мой взгляд, она ерзнула на стульчике, и я стал смотреть мимо неё на публику на набережной.
Минут через двадцать она отколола листик и подала мне. Было похоже, но восторга не вызвало. Пейзажи с дамочками у неё получаются гораздо лучше.
Я расплатился и отошел.
Утренний кофе и Колян с катера
На следующий день утром я увидел Бруклицыну на набережной, она собирала этюдник после рисования. Я поздоровался, она приветливо кивнула. Я предложил помочь донести ее амуницию, все равно делать нечего, она согласилась.
– И как вам удается так рано вставать? – спросил я.
– Тяжко дается, но потом ловлю кайф от утра, моря, да и за спиной меньше хрюкают.
– Тут один жаловался, что вы его далеко послали.
– А если нормальных слов не понимает.
– Может, кофейку выпьем, – предложил я.
– Если угостите, почему бы и нет, – согласилась она.
Мы сели за столик одного из только что открывшихся
– Эгоизм свой холит, – и, помедлив, добавила, – художник он, в училище познакомились. Нормальный мужик был, а потом как сбрендил, непризнанный гений, – с ехидцей добавила она.
– А может это так и есть, – сказал я. – Насколько я помню, Ван Гога тоже считали психом, а он оказался гением.
– Пусть будет хоть трижды гений, меня это уже не колышет, и … закроем тему.
– Как скажете, – сказал я, улыбнувшись как можно шире, и это сняло напряжение, вызванное разговором о муже.
О себе я наплел сорок бочек небылиц, но в данной ситуации это было необходимо. По дороге к ее дому, я сказал, что собираюсь сегодня съездить в Массандровский дворец, посмотреть, как отдыхали наши цари. Марина оживилась:
– Можно и я с вами. Они взяли мои картины на выставку, обещали заплатить, но пока, ни копейки не дали, а я сейчас, можно сказать, на мели.
– А картины, что совсем не покупают?
– Не сезон ещё, несколько взяли, но это так: за жильё, да на хлеб с молоком, а надо бы и матери уже подкинуть.
Комнату она снимала в старом особняке. Скорее всего, что раньше дом принадлежал одному человеку, а сейчас здесь проживало пять семей, не считая курортников. Дом оброс пристройками, балкончиками, лестницами, зарос одичавшей сиренью, плющом и всякой южной растительностью, и поэтому выглядел довольно живописно и привлекательно. И я сказал об этом Бруклицыной, но она, усмехнувшись, сказала, что, да, внешне привлекательно, но внутри:
– Крыски из дырочек выглядывают, не говоря о тараканах, они здесь полные хозяева.
Мы договорились, что я заеду после обеда, часа в два, и на этом расстались.
Честно сказать, не за этим я сюда приехал, чтобы с дамочками местными знакомства заводить и по музеям гулять, хотя и это не исключалось. Главным же для меня оставалось дело, а оно, пока с мертвой точки не сдвинулось, и это меня начинало беспокоить.
А дело состояло в том, что мне надо разыскать одного кадра. По рассказам тех, кто его знал, преподлейшего человека. Пару лет назад он «обул» своих товарищей по бизнесу на весьма внушительную сумму и смылся. И вот теперь, по их данным, он вроде бы объявился в Ялте, и моей задачей было узнать так ли это, а главное, если он в Ялте, то где живет, чем занимается. За это мне было обещано вознаграждение.
На проживание и расходы выдали аванс полторы тысячи баксов, временем не ограничили, главное – результат. А соблазнил меня на это дело брат, когда я оказался без семьи, без жилья и без работы.
Все это у меня было, но, когда мы с моей благоверной не нашли общего языка по вопросу, как жить дальше, все и случилось. Я оставил ей комнату с кухней в семейном общежитии города Армавира, где мы жили, и где я работал в техническом училище преподавателем, себе взял машину и подался на вольные хлеба.