Однажды вечером в Париже
Шрифт:
– «Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже… – со второй попытки слегка заплетающимся языком процитировал Аллан эпиграф романа [21] , – то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой». – Аллан резко поднял бокал, чуть не выплеснув мохито. – За Париж!
Мы подхватили:
– За Париж!
– И за величайшего писателя всех времен!
– За Хемингуэя!
Мы порядком расшумелись, и какие-то посетители, с любопытством посмотрев в нашу сторону, засмеялись.
21
Из письма
Я же весьма удивился, вдруг осознав, что щуплый и маленький нью-йоркский режиссер, которого, даже по соображениям его собственной безопасности, я не рискнул бы представить с дробовиком в руках, избрал своим кумиром не кого-нибудь, а человека, чье имя стало символом охоты на крупного зверя, войны и опасных приключений; к тому же, как говорят, при каждом мало-мальски подходящем случае писатель лез в драку.
– Знаете, Аллэн, я большой фанат Хемингуэя, – доверительно поделился со мной Аллан, когда мы вошли в бар. – Я хочу сказать, это был парень, а? – Он потрепал по щеке бюстик Хема, стоявший в углу возле стойки. – Я им восхищаюсь. Он умел бороться. А как умел писать! Сегодня пускай кто-нибудь попробует так писать, как он, а мы посмотрели бы. – Аллан Вуд остановился перед черной пишущей машинкой, водруженной на консоли с другой стороны стойки, и потюкал по клавишам. – Когда-нибудь я сниму картину, в которой будет роль Хемингуэя, – сказал он и кивнул с самым решительным видом.
Аллан Вуд был здесь не впервые. Бармен, словоохотливый и радушный, кстати тоже с удовольствием раздававший автографы на своих произведениях – сборниках рецептов коктейлей, которые можно было приобрести в баре, – дружески пожал ему руку, затем быстро убрал с одного из столиков табличку «зарезервировано» и предложил нам располагаться.
Усевшись на диване, мы попивали мохито, и Аллан разговорился. Он рассказывал о своей дочери, которую видел последний раз именно здесь, в баре «Хемингуэй», несколько лет назад.
– Увы, встреча была не радостная, – задумчиво сказал Аллан. – Кажется, она так и не простила мне, что я оставил ее мать и женился на другой женщине. И после того злосчастного вечера никаких известий от дочери я больше не получал. – Он беспомощно развел руками.
Напитки разносила молодая женщина с черными волосами, тщательно собранными в узел на затылке. Она поставила перед нами новое блюдечко с соленым миндалем. На ее белой блузе была приколота карточка с именем.
– Спасибо… – Аллан поправил на носу очки и приветливо добавил: – Мелинда.
Девушка, высокая и стройная, улыбнулась и отошла к стойке. Аллан Вуд грустно поглядел ей вслед. Ясно было, что он вспоминает свою дочь.
– Девочка всегда так прямо держалась, – сказал он. – Как балерина.
Солен встала, и сразу же несколько человек с любопытством подняли головы.
– Ах, ch'eri, ну, будет тебе. Такой прекрасный вечер, зачем наводить тоску. Я совсем не в настроении грустить. В один прекрасный день ты опять встретишь свою дочь. Всегда ведь в конце все снова встречаются! – Она взяла свою сумочку. – Хочу покурить. И вообще пройтись немного по воздуху перед сном. Кто со мной?
Аллан отрицательно качнул головой. Он решил еще посидеть в баре и подошел к бармену.
В креслах почти у самой двери развалились два типа в кожаных куртках. Над их головами Хем на фотографии демонстрировал улов – большую рыбу. Парни проводили нас взглядом и о чем-то зашушукались.
Только на площади, перед входом в отель, когда я поднес Солен зажигалку, а она чуть наклонилась ко мне с сигаретой, а потом с наслаждением выдохнула дым, я осознал, что мы совсем одни. В этот поздний час даже швейцар не маячил у дверей.
Я тоже закурил и стал смотреть на колонну в центре площади – ярко подсвеченная, на фоне черного ночного неба она высилась точно золотой обелиск. Не то чтобы были какие-то причины и не то чтобы у меня были какие-то намерения, но здесь, на тихой пустынной площади, я почувствовал странную скованность, вдруг очень ясно осознав экстраординарность ситуации.
– О чем вы думаете, Ален? – спросила Солен.
– Ни о чем. Нет, это не верно. Я подумал сейчас… э-э… гм… о том, что здесь очень тихо, – сказал я. – Как на уединенном острове.
– Счастье – это всегда маленький островок. – Солен улыбнулась. – По-моему, мы сейчас думали об одном и том же. Давайте немного пройдемся.
Она взяла меня под руку. В тишине раздавался звук наших шагов, мы шли мимо магазинов с освещенными даже сейчас, ночью, витринами, дым сигарет смешивался с бархатистым запахом ее духов.
– У вас очень необычные духи, – сказал я. – Какие это?
Она посмотрела на меня искоса и свободной рукой поправила выбившуюся из прически прядь.
– Вам нравится? Это Герлен. «L’Heure bleue» [22] . Очень старые духи. Представляете, они появились в тысяча девятьсот двадцатом году.
22
Букв.: «Синий час» (фр.) – «сумерки».
– Потрясающе. Этот запах мне так нравится.
– А вы мне нравитесь, Ален.
– Я? Ах, господи… Я же сущая катастрофа в смысле мужских доблестей. – Я смущенно ухмыльнулся. – Не охочусь, не боксирую, даже не умею играть на пианино.
– Вот уж и в самом деле катастрофа. – Она засмеялась. – Держу пари, вы и танцевать не умеете. Но это не имеет значения. Вот здесь… – она тронула мой лоб, – здесь находится то, что имеет значение, то, что важно, привлекательно и очень нравится мне. Вы много знаете, вы умны, у вас богатая фантазия. Подобные вещи я замечаю с первого взгляда. – Она посмотрела на меня с плутовским видом. – Да-да. Вы интеллектуал. Настоящий интеллектуал, немножко, пожалуй, застенчивый, но я нахожу это очень милым.
«Застенчивый интеллектуал»! Я покачал головой. Удивительно, чего только не вообразят о тебе просто потому, что ты не болтаешь с утра до ночи, не закрывая рта.
– Ну, не такой уж я интеллектуал.
– Знали бы вы, какие мозги у техасских фермеров… – Солен вздохнула. И, внезапно остановившись, посмотрела мне в глаза. – А я? Я вам нравлюсь? Чисто теоретически, разумеется.
Ее тонкие светлые волосы чуть колыхались, касаясь лица, губы улыбались. Она стояла передо мной – образ, нарисованный в темноте световым лучом, – и ждала ответа.