Одни в океане
Шрифт:
В углу гавани стояла большая обжитая баржа, «У летучего голландца» называлась эта посудина и была плавучим рестораном. Он был голоден и заказал себе камбалу, жареную. Через иллюминатор ему было видно воду.
Отделяя нежную мякоть цвета слоновой кости от хребта, он рассматривал свою тарелку: как отлично все это выглядело! Густая, сытная желтизна картофельного салата, и совсем другая, южная, – лимонной кожуры; кудрявая зелень петрушки, бесстыдно сиявшей и манившей своим сочным видом и огородным ароматом; ржаво-коричневый и оливковый цвет рыбьей кожи с четкими красными точечками, зажаренной по краям до хрустящей корочки; податливое шелковисто-нежное мясо рыбы, блестящее от влаги, рыхлое и в то же время плотное, как и положено: как же все было вкусно, боже правый, просто во рту таяло!
Он съел все без остатка, затем выпил кофе и позволил себе еще дорогой коньяк.
Однорукий затих, как будто прислушивался. Он тяжело дышал.
– Болит? – спросил Другой снова.
– Терпимо. – И, помолчав: – Кроличий мир! – Голос Однорукого окреп. – Мир кроликов, и спят все с открытыми глазами! Я и других имею в виду, не только уважаемых коллег по профессии. Гиганты пищеварения! Пищеварение – это для них всё, и их здоровый пищеварительный тракт. Главное, чтоб железы работали!
Казалось, Однорукий говорит бессвязно. Но тема задела Другого, и он подхватил ее:
– А бумажник! – воскликнул он.
– Это железа номер один! – Однорукий снова заволновался. – Согласен! А железа номер два находится на четыре ладони ниже сердца.
– Ну хватит, прекрати.
– Твоя Мария, наверное, великое исключение?
– Оставь ее.
– Мария мертва. Вот и прекрасно. Finis amatae. [7] Приход встает и творит молитву.
– Мария не мертва, – решительно произнес Другой. – Можно умереть, но не стать мертвым.
7
Конец возлюбленной (лат).
– Мост, мост! – закричал Однорукий, глядя Другому прямо в глаза.
– И не только Мария. Есть еще и другие. И вовсе не обязательно знать их. Иногда это зависит от самого человека, знаешь ли ты кого-нибудь еще.
– Спасибо, – сказал Однорукий. – Спасибо, я понял.
– Нет, – быстро сказал Другой. – Не так. Все по-другому. Я тоже раньше много чего не знал.
– Извини, – сказал Однорукий. – Ты же должен понимать, что мне сейчас хочется порой быть злым. Это своего рода терапия. Как отрезать раненую руку. А ты веришь, что мне хочется умереть?
– Да, – сказал Другой. Ему больше ничего не оставалось.
– Это хорошо. – Однорукий умолк – Конечно, мне не хочется умирать. И тебе тоже нет.
Они снова помолчали, довольно долго. Выкурили каждый еще по целой сигарете. Было уже не важно, сколько у них сигарет, как их распределить и останутся ли у них сигареты на потом.
– И тем не менее все было бы не так плохо, – снова начал Однорукий. – Если бы только не эта несчастная рука. Она меня просто лишила этого шанса. – Он опять смеялся. – Чудесная беседа, да? Два человека в одной лодке. Человек-холодильник и потомок мыслителей и поэтов. Маленькие славные проблемки. Как будто нам больше нечем заняться. Отлично! Time is money. Per aspera ad astra. [8] Вмажь ему как следует!
8
Время – деньги (англ.). Через тернии к звездам (лат).
Другой почувствовал, как обрубок руки напротив него пришел в движение.
– Два человека в одной лодке. Именно так! И прекрати городить всякую ерунду.
– Я перед тобой то и дело извиняюсь, – сказал Однорукий. – В таком положении я еще никогда не был!
– Мы ведь не только разговариваем. Или как?
Однорукого опять начало трясти, и Другой почувствовал тревогу. Неужели озноб снова возвращается?
– Внимание! – сказал Однорукий и сел прямо. – Внимание! Я буду выражаться сейчас по-книжному! Мы очень благородны, говорим по-французски, мы современны и, ругаясь, произносим вместо родного словечка la merde, [9] имея в виду открытым текстом все те же фекалии. Без точек для барышень и эстетов. Прямым текстом. Что ты на это скажешь?
9
Кал, дерьмо (фр).
Другой тоже сел выпрямившись.
Они выкурили еще по одной сигарете. Озноб и лихорадка потихоньку возвращались. Они выпили по глотку виски. Алкоголь огненной струйкой побежал в желудок и сразу впитался в кровь, веки немного потяжелели.
– В чем дело? – Другой говорил торопливо, чтобы отвлечь Однорукого. – Я не дал тебе захлебнуться, когда ты оказался в воде. Так ведь? А три точки с барышнями или без них – это совсем другая песня!
– Не хватало еще, чтобы мы копались в «смысле»! – сказал Однорукий и затрясся сильнее. – Проклятый и глупый детский вопрос о смысле жизни – жалкое слабоумие!
Дрожь усилилась.
– Ну вот пожалуйста, значит, все-таки прямым текстом. А теперь смотри в оба, опять начинается. Давай канат!
Он прочно закрепился ногами, спустив их под решетчатый настил, и туго зажал леер в сгибе руки. А потом у него уже не осталось времени, чтобы почувствовать, что с ним происходит. Налетела красная волна, нахлынув на него. И круто взлетела, заполонив его. Сконцентрировалась вокруг обрубка руки, на плече и на груди. Огонь подбирался к сердцу.
Другой тоже начал дрожать. Он уперся ногами, зажав их под настилом. Окурок приклеился к его верхней губе.
Однорукого смыло за пределы терпения – он закричал. Громко и протяжно. Крик отделился от лодки, завис над океаном да так и остался там, залипнув на водной глади.
Другой потел, и пот бежал с него градом. Капли стекали и собирались в щетине бороды. Лицо мерзло. Ему было знакомо это чувство.
Однорукий бился между настилом и канатом. Он вгрызся зубами в канат. Другой считал пульс. Сто тридцать пять, сосчитал он. Но не был уверен, правильно ли он сосчитал, потому что Однорукий метался.
Наконец его отпустило. Однорукий рухнул, словно его надломили. На лице ни малейших признаков сознания, бледность и болезненность пробиваются сквозь щетину. Другой отодрал окурок от губы и почувствовал боль. Бумага присохла к коже. Он облизал ранку и удивился, что язык влажный. До того он все время был сухим.
С точками или без них, подумал он с горечью, и не было никого рядом, кого бы он мог убить. С точками или без: la merde. И не только то, что творилось здесь, но еще и совсем другое. Еще много чего другого. Субстанция, дорогой мой. Всегда начинаешь понимать что-то только в тот момент, когда времени уже не остается. Душа разлетелась вдребезги. Славная душонка человечества. И уже давно. Вот так-то. В том-то и дело. И если даже где-нибудь ненароком что и осталось, то остаток этот становится все меньше.