Одно другого интересней
Шрифт:
— Пошли.
Двинулись дальше. Боб смотрел вперед. А Жан все же то и дело косился в сторону чудесного города.
Да, это шуточки солнца. Его лучи преломляются в воздухе и переносят изображение за сотни километров. Мираж. Лишняя жестокость пустыни. Ложь, которая будит надежду, чтобы безжалостно ее развеять. Развеять навсегда.
И сейчас это была только иллюзия, мираж. Не прошло и четверти часа, как город побледнел, заколебался и рассеялся — рассеялся, как дым. Исчезли зеленые пальмы, растаяли белые стены.
Когда город исчез окончательно, Боб поглядел на часы.
— Через час солнце зайдет, — сказал он. — После захода солнца — получасовой привал. Потом пойдем без остановки до рассвета.
Жан хотел засвистев песенку «Я люблю Париж», но пересохшие губы не повиновались.
Он подменил Боба — стал прокладывать след.
В Сахаре нет сумерек, нет плавного перехода от дня к ночи. Ночь наступает внезапно. Почти без предупреждения.
Быстро холодало. Идти стало легче. Впереди шел Жан, останавливаясь через каждые полчаса, чтобы проверить направление по компасу, сориентироваться по карте.
Шли молча. Только когда показалась луна, Жан приветствовал ее радостным возгласом:
— Привет, старушка!
Луна молчала. Зато Боб спросил голосом, в котором не было ни тени радости:
— Почему она в тумане?
Жан не отвечал. Улыбка сошла с его лица.
— Случалось тебе раньше видеть такую луну над Сахарой? — снова спросил Боб.
— Да, — сказал Жан.
— Когда?
Жан ничего не ответил. Да Боб и сам знал ответ не хуже, чем Жан. И действительно, он сам ответил на свой вопрос:
— Я видал. Перед самумом.
— Не скули, — проворчал Жан. — Будем волноваться, когда нас прижмет.
К полуночи ветер начал крепчать. Он дул еще не настолько сильно, чтобы поднять песок. Но уже было понятно, чего ждать. Мгла вокруг луны все густела, свет ее меркнул.
— Что же будет? — не выдержал Жан.
Боб остановился.
— Слушай, старик, — сказал он. — Может быть, найдем какуюнибудь скалу, под которой можно будет укрыться.
— Может быть. А если нет?
Боб покачал головой и в первый раз улыбнулся.
— Тогда, — сказал он, — все будет зависеть от того, сколько это протянется. Четыре часа или четыре дня. В первом случае уж как-нибудь не дадим себя засыпать.
— Уж как-нибудь не дадим.
— Вот именно. Самое главное — не дать себя засыпать.
— Ладно, — сказал Жан.
Снова тронулись в путь.
Только через несколько минут Жан снова затворил:
— Эй, Боб!
— Что?
— А что будет, если протянется четыре дня? Боб негромко фыркнул.
— С этим вопросом обратись к святому Николаю.
— Дурацкие шутки.
— Дурацкий вопрос, — рассердился Боб. — Сам знаешь, что если самум затянется хотя бы на сутки, от нас останутся одни фотографии.
Жан замолчал. Но
— В чем дело? — спросил Боб.
— В таком случае, — объяснил Жан, — мне будет лучше, чем тебе.
— Почему?
— Потому что я фотогеничнее тебя!
— Много о себе воображаешь, — буркнул Боб.
В два часа ночи остановились на отдых. Оба очень устали. Уже восемь часов почти без остановки брели по пустыне, увязая в песке… Все мускулы болели, горло запеклось…
— Знаешь что, Боб, — сказал Жан, когда они остановились. Конечно, как говорится, будь что будет, мне только их жалко.
Боб пожал плечами.
— А мне их, и себя, и тебя. Отсюда один вывод…
— Какой?
— Мы должны спастись сами, чтобы спасти их. Ясно?
— Вроде ясно. Было бы еще яснее, если бы не чертова мгла. Погляди на луну.
Поглядели на небо. Диск краснел, словно озаренный отсветом далекого пожара.
— Ну, старик, — сказал Боб, — держись! Скоро начнется. — И двинулся вперед.
— Эй! — возмутился Жан. — Мы же собирались отдохнуть.
Боб даже не повернул головы.
— Может, нам попадется какой-нибудь камень, скала, что-нибудь, за чем можно будет укрыться, — сказал он.
— Ты надеешься? — недоверчиво улыбнулся Жан, плетясь за другом. — Я не надеюсь. Мне сейчас кажется, что во всем мире нет ничего, кроме песка.
Боб махнул рукой.
— Надо попытаться. Посмотрим, что за той дюной.
Но «за той дюной» снова был песок, и только песок. И темные очертания новой цепочки дюн.
Летчики шли и шли. На северо-запад. Туда, где был Ят.
А с тыла, готовя удар в спину, надвигалась песчаная буря.
Они ждали ее. И все же она разразилась внезапно. Без предупреждения на них обрушилась стена ураганного ветра. Черная как ночь стена. Ветра? Разве можно назвать ветром эту смесь чудовищного жара, раскаленного песка, рева и воя, в котором нельзя расслышать даже собственных мыслей?
Самум налетел так неожиданно, что пилоты едва успели схватить друг друга за руки. Это было важнее всего: не дать себя засыпать и не потерять друг друга.
И, несмотря на то, что они приготовились, порыв бури сразу перевернул их, опрокинул на землю и покатил, словно комья земли.
Боб что-то крикнул, но крик застрял у него в горле. С большим трудом им удалось остановиться. Жан потерял плащ. Они накрыли головы плащом Боба и только тогда смогли начать дышать. Дышать? Нет, кашлять. Выкашливать заполнивший легкие колючий, как иголки, песок.
Встать? Об этом не могло быть и речи.
Они лежали ничком в котловине между двумя дюнами. Ценой величайших усилий им удалось связаться поясами. Лица обмотали платками. Но и так им казалось, словно они попали в топку какой-то чудовищной печи, где вместо огня полыхал раскаленный, удушливый песок…