Одно утро чеченской войны
Шрифт:
Ромка снова сплюнул. Хотелось курить. Вновь вспомнились теплые степные деньки. Правда, работенки тогда было много, приходилось целыми днями копать окопы и рвы под бронетехнику. Обливались соленым потом под палящим солнцем, мучила жажда, зато было тепло и фруктов завались. Помнится, с Валеркой Шабановым забрались в брошенный сад, набили полные мешки яблок и слив, еле до заставы доволокли. Тогда Шилов такой разгон им устроил, что небо в овчинку показалось. Шабану не повезло еще в самом начале. Словил
Неожиданно где-то слева за домами на соседней улице затакали очереди. Сначала длинная, потом короткая. Красивая, с коваными узорами, калитка сбоку звякнула щеколдой и распахнулась. На улицу стремительно выскочили двое. Один – в камуфляже, с густой черной бородой. Другой, высокий молодой парень, в короткой куртке на бараньем меху и, как и первый, в черной вязаной шапке. У чернобородого в руках «калашников» с «подствольником», а у молодого из-за спины торчали конусами «выстрелы» к гранатомету. Увидев бойцов, они остановились как вкопанные, окаменели словно изваяния.
Первым пришел в себя «черный», он, оскалившись, что-то злобно выкрикнул и дал очередь в сторону Пашки. Грохот выстрелов больно ударил по перепонкам, заставив Ромку зажмуриться, он машинально нажал на спусковой крючок и почувствовал, как автомат, словно живой, рвется у него из рук. Пули смертоносным веером фонтанчиками чавкнули по грязи и ушли поверх заснеженных крыш. Ромка сжался в комок и не отпускал спускового крючка, пока не опустел магазин.
– Ааа… Ааа, – монотонно мычал он каким-то животным голосом, исходящим откуда-то из утробы. Он ничего не соображал. Его руки мелко дрожали, в висках стучала кровь, судорожно дергалось правое веко. Сильно пахло порохом. Видел наклонившееся к нему обветренное бородатое лицо Степана Исаева, который что-то ему кричал и тряс за плечо. Ромка вяло кивал в ответ. Перед ним все плыло, как в пьяном угаре. Облизав пересохшие губы, взглянул в сторону Пашки. Тот без каски с широко открытыми полубезумными глазами стоял у дерева, намертво вцепившись в дымящийся пулемет. Ухо у него было разорвано, слезы и сопли вперемешку текли по бледному лицу. Рядом топтался Виталий и здоровой рукой безуспешно пытался отобрать у того оружие.
Чернобородый лежал навзничь на спине, запрокинув обезображенное пулей, окровавленное лицо, вперив в светлое небо уцелевший глаз. Под головой расплывалось темное пятно. Молодой же, издавая тихие хрюкающие звуки, согнутыми пальцами, словно когтями, скреб землю, сгребая под себя грязь и снег. Его туловище напоминало страшное кровавое месиво из внутренностей и клочьев одежды.
Виталий обнял Пашку за плечи, отвел к забору, помог снять «броник» и расстегнуть бушлат.
– Ну, че глазеете, бля?! Говна не видели, бля?! С кем не бывает! Котелок у парня пробило! – свирепо вращая глазами, Виталий набросился на подошедших. – Лучше тряпку какую-нибудь найдите или бумагу!
Группа бойцов окружила убитых.
– Готов!
– А этому, скоро хана! Вишь, пузыри пускает! – послышался простуженный голос Степана, который склонился над боевиками и обыскивал их.
– Все кишки наизнанку вывернуло!
– Отбегался по горам, абрек!
– Кровищи-то!
– Да, разнесло, будь здоров!
– Паша постарался! – откликнулся старшина Баканов.
– Молодой, красивый, – закуривая, сержант Кныш кивнул в сторону молодого чеченца.
– Твою мать! Вот такие красавцы нашим ребятам головы-то отрезают и глаза выкалывают! Забыл, как эти суки блокпост в соседней бригаде вырезали? Может, напомнить, тебе? Забыл изуродованных пацанов? Забыл Бутика? – обрушился на него разъяренный капитан Дудаков, сверкая воспаленными глазами.
– Дай, сюда! – он зло вырвал из рук Степана трофейный «стечкин», на котором было выгравировано имя «Рамзан», резким рывком передернул затвор и выстрелил в упор в дергавшегося боевика.
Всем вспомнился «Бутик», Санька Бутаков, с нежным румянцем на щеках, молоденький прапорщик из их 3-й мотострелковой роты, который в октябре попал в плен. Его нашли через месяц морские пехотинцы в какой-то канаве с перерезанным горлом и отрубленными кистями рук. Если бы не «смертник» на шнурке (жетон с личным номером), почему-то не снятый боевиками, так и канул бы он в далекой чужой стороне.
Ромка поднялся, с трудом расправляя затекшие ноги, прислонился к стене. Лихорадило, бросало в жар, точно такое же было с ним в сентябре под Кизляром. Они несколько суток не спали, ждали атаки со стороны «чехов», которых скопилось около двух тысяч в этом направлении. Все буквально валились с ног от усталости, засыпали прямо стоя. Щуплый Шилов носился по окопу и орал, расталкивая их и дубася по каскам:
– Не спать! Не спать, уроды!!!
Тогда, во время ночной перестрелки, у Ромки кончились патроны, и он сидел в своей ячейке под трескотню трассеров, завывание и уханье мин, визг осколков. Сидел, сжавшись, как беспомощный сурок, и чувствовал, как огромная горячая волна накатывается и захлестывает его.
Выглянуло солнце, снег стал подтаивать и обнажать землю, высокие железные заборы украсились бахромой темных потеков. Воробьи пуще прежнего развеселились, устроив на дереве настоящую вакханалию, заглушая неугомонным звонким щебетом урчание «бээмпешек».