Однокурсники
Шрифт:
«Все ребята в школе говорят, эта война нужна Уоллстрит», — вещает он, будто я и есть весь Уолл-стрит, а не рядовой банковский служащий.
Я пытаюсь втолковать ему, что я на его стороне. И я помогал в организации важного антивоенного марша. Но он лишь отвечает: «Это все фигня собачья».
Когда я прошу его не употреблять таких слов, он огрызается и говорит, что я тоже их употребляю, а значит, я — лицемер и ханжа, как и все мое поколение (значит, я теперь — целое поколение!)
Мне кажется, в глубине души он скучает по мне и поэтому изображает из себя крутого парня и делает вид, будто отец ему не очень-то и нужен.
Я изо всех сил стараюсь пробиться к нему сквозь броню враждебности, но одного летнего месяца в Мэне для этого явно недостаточно. Он не верит в то, что я его люблю.
С Лиззи мне тоже непросто. Она часто хандрит, исчезает из дома, чтобы погулять одной, и не позволяет мне идти с ней. Иногда я пытаюсь ее разговорить, но и это ей не нравится. Хотя, по крайней мере, доводы ее носят личный характер, а не политический, как у Энди.
«Если бы ты действительно любил нас, вы бы с мамой не разошлись. Ненавижу наш пансион. Он похож на дом для сироток, хотя и разодетых в модные шмотки. Во всем нашем классе, наверное, только у пяти девочек есть оба родителя».
После нескольких подобных разговоров я стал отчаянно добиваться от Фейт, чтобы она позволила мне оформить опекунство над Лиззи — у дочери было бы подобие дома, и она могла бы ходить в обычную школу.
Но Фейт не была бы Фейт, если бы уступила. Не понимаю, почему она так враждебно ко мне относится. Ведь она собирается выйти замуж за одного богатея из Сан-Франциско (желаю бедолаге удачи).
В своем стремлении вернуть себе детей я даже думал, не жениться ли мне опять. Но так и не встретил ту, ради которой можно было бы со спокойной душой отважиться на это дело во второй раз.
Тед сказал мне по телефону, мол, хотя ему и больно, но все к лучшему. Он даже не догадывается, как сильно он ошибается.
И дело не в том, что он потерял жену. И не в том, что потерял сына — а это так и будет, я вас уверяю.
Он потерял то единственное, что придает смысл всем другим вещам, которые мы делаем в жизни.
*****
Это было в конце января 1973 года. Джордж Келлер стоял на ступенях, ведущих к зданию Правового центра в Джорджтауне.
Часы пробили двенадцать, и из дверей здания толпой повалили студенты. Среди них была и Кэтрин Фицджеральд, к которой он робко приблизился.
— Кэти…
— Прощай, Джордж, — ответила она и отвернулась от него.
— Подожди, пожалуйста. Давай поговорим, хотя бы несколько минут.
— Я не настроена вступать в переговоры с противной стороной — даже на шестьдесят секунд, доктор Келлер.
Она пошла быстрым шагом.
Он припустил за ней, стараясь не отставать.
— Прошу тебя, Кэти, — настаивал он. — Если даже Америка и Северный Вьетнам смогли заключить мир, то почему мы с тобой не можем?
Она резко обернулась к нему.
— Джордж, теперь, после подписания договора о прекращении огня, вы с Генри — международные герои. Зачем же возиться с единственным человеком в мире, который по-прежнему считает тебя ничтожеством?
— Именно затем, что ты — единственный человек, которым я дорожу.
— Ты и в самом деле думаешь, будто я поверю в эту чушь?
— Я надеялся, что ты, по крайней мере, выслушаешь меня. Я хочу сказать, ты же практически дипломированный юрист. Даже преступникам дается право сказать слово в свою защиту. Может, все-таки выпьешь со мной кофе?
Она вздохнула.
— Ладно, но только одну чашку.
— Как ты узнал, что я здесь? — спросила она. — Прослушиваешь мой телефон?
Он с ужасом покачал головой.
— Зачем ты так, Кэти. Я спросил у кое-кого из твоих давних друзей по Совету национальной безопасности.
— Если это и в самом деле мои друзья, они должны были сказать, что я не желаю тебя видеть.
Подобно своему дипломатическому наставнику, Джордж был неутомимым переговорщиком. Он решил сменить тактику.
— Послушай меня, Кэти. Знаю, я был бесчувственным. А также нечестным. Но я извлек хороший урок, честное слово. Все эти месяцы одиночества я казнил себя за то, что не доверял тебе.
— Если быть честным до конца, ты даже себе не слишком доверяешь. Вот в чем твоя беда, Джордж.
Впервые он не услышал враждебности в ее голосе.
— А ты не веришь, что человек за три года может измениться?
— Чтобы поверить, надо убедиться, — ответила она.
— Может, ты позволишь мне хотя бы попытаться доказать тебе это? — умолял он.
Она быстро допила кофе и встала.
— Знаешь, мне надо готовиться к очень трудным экзаменам. И если ты действительно настроен серьезно, позвони мне в начале следующего месяца, и тогда я смогу встретиться с тобой, не думая о деликтах и контрактах.
— Что ж, логично, — ответил он. — Могу я хотя бы проводить тебя до библиотеки?
— Думаю, лучше не надо. Вы с Генри все еще являетесь персонами нон грата в университете.
Они снова стали видеться. Сначала раз в неделю — оба сдерживали свои чувства. Но постепенно Кэти пришлось признаться самой себе, что Джордж искренне пытается исправить все, что было не так в их прежних отношениях.
Впервые за время их знакомства он открыто рассказывал о своем детстве. О том, что означало для него покинуть страну, которую он любил. О том, как приехал в чужое незнакомое место, где у него нет ни родных, ни друзей и не с кем перекинуться хотя бы парой слов на родном языке. О том, как он отчаянно стремился ко всему приспособиться. Впрочем, он не стал разглашать всю информацию. Лишь вскользь упомянул, что у него были «натянутые отношения» с отцом, а об Анике он вообще ничего не сказал.