Однорукий аплодисмент
Шрифт:
Майкла долго ждать не пришлось, он влетел, как в какой-то программе ТВ, где муж тоже летит посмотреть на жену, которую только что привезли в больницу, и выглядел он красиво, чего и добивался, только красота у него была такого какого-то пухлого, сдобного типа. Он все время говорил: «Моя жена, моя бедная дорогая жена, где она?» – как в театре «Армчеар», но ему объявили, что видеть ее нельзя, он ее не увидит до следующего утра, когда она, будем надеяться, придет в себя, но хотелось бы с ним немножечко поговорить, и по суровому виду врачей было ясно, они собираются всю вину свалить на Майкла. А пока Майкла не увели, Майкл набросился на меня, и набросился бы на Говарда, будь он тут (я по-прежнему говорю, он там должен был быть), и сказал, что у нас права не было разрешать ей подобные вещи, что она никогда бы не сделала эту вещь в собственном доме, очень странно, что она решилась на эту вещь, только остановившись у нас, мы наверняка ее расстроили, и так далее. Мне бы хотелось, чтоб Говард врезал ему как следует за такие слова, прямо в тот же момент и на том самом месте, но Говарда там не было, он меня бросил. Так или иначе, я сама окрысилась на Майкла и немножечко ему выдала, так что начался очень громкий шум и нас попросили заткнуться. Тогда я покинула лазарет, задрав нос, села в автобус и поехала прямо домой, кипя от злости.
Чтоб не слишком затягивать эту историю (хотя Миртл дорого бы заплатила, чтобы это была ее история, а не наша с Говардом), Миртл через несколько дней выпустили из лазарета, прямо в дождь, психиатр побеседовал с ней по душам, с Майклом тоже, и они оба опять принялись ворковать любящими голубками. Только вскоре опять началось все сначала, хотя Миртл, по-моему, никогда больше не пробовала покончить с собой. Во-первых, те таблетки исчезли бог знает куда; газа в квартире Миртл не было, и она была такой трусихой, что не решилась бы выпрыгнуть из окна, или пырнуть себя хлебным ножом, или перерезать запястья лезвием от бритвы Майкла. (В любом случае, Майкл брился электробритвой.) Вдобавок я фактически знаю, что личный врач Миртл больше не дал бы ей никаких снотворных таблеток, даже если 6 она окоченела от бессонницы, по крайней мере, не дал бы столько, как раньше давал, что с его стороны было глупо, о чем он, по-моему, знал. Хотя, думаю, на самом деле была какая-то ошибка в рецепте, может, добавили нолик туда, где его не должно было быть. Или еще что-нибудь. Так или иначе, можно продолжить историю про нас с Говардом. (Или, как сказала бы бедная мисс Спенсер в школе, про Говарда и меня.)
Говард тратил по вечерам кучу времени на свои книжки, а иногда сидел в публичной библиотеке над большими книжками, которые ему уносить не давали. Дома было удивительно на него смотреть. Он откроет страницу книжки, полную дат и фактов, а потом ее как бы фотографирует. Клик, и ясно, что дело сделано. Но он также отыскивал время для отдыха. Фактически, он казался очень уверенным в своих шансах на шоу-викторине, это я день ото дня волновалась все больше и больше. Как-то вечером Би-би-си показывала программу про фильмы и про посещение Голливуда. Нам продемонстрировали сказочный особняк мисс Рейн Уотерс на бульваре Сансет, я ее уже упоминала, очень загорелую грудастую кинозвезду, может быть, на самом деле славную девушку, только кому бы понравился ее глупый смешок, и она без конца повторяла: «Я думаю, да», и «Конечно, конечно», и «Ну, навер-р-рно, так оно и есть, хи-хи-хи». Впрочем, глядя, как она водит мужчину из Би-би-си по своему сказочному особняку, каждый бы догадался, что она в состоянии купить себе лифчик, по ее игривому замечанию. В воротах особняка была какая-то электронная штука, которая автоматически открывает ворота, а еще телефон, чтоб сказать, кто ты есть, и спросить разрешения войти; и сама Рейн Уотерс в ответ говорила: «Конечно, конечно». Хотя мне не показалось, будто дом был уж очень хорошего вкуса, когда нас по нему водили. В обстановке какая-то смесь разных стилей, китайский и староанглийский в одной и той же комнате, и плавательные бассейны внутри и снаружи, и все кругом украшено сердечками со стрелами, а на стенах всех двадцати четырех ванных комнат выложено бриллиантами «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ». В каждой комнате стоял ящик ТВ, каждый ящик ТВ замаскирован под что-то другое, например, в одной комнате под камин, – во всем доме, конечно, центральное отопление, – а в другой ящик ТВ висел высоко на стене, и его окружала картинная рама. (Почему нельзя сказать оквадрачивала?) Мы на все на это смотрели, а потом Говард сделал одно из своих неожиданных замечаний. Он сказал:
– Деньги, которые я получу, не пойдут ни на что долговечное. Если я выиграю на какой-то шоу-викторине десять миллионов фунтов, все они пойдут на вещи, которые, скажем так, можно прожечь. То есть израсходовать. На твои наряды, конечно, потому что ты должна носить что-нибудь пропорциональное тем расходам, которые будешь делать. Время приобретать вещи долговечного типа совсем прошло, попомни мои слова. Деньги надо прожигать, тратить на жизнь, а вовсе не копить и не вкладывать в украшения, в обстановку и вещи такого характера.
Ну, я его мысль понимала, но Говард всегда своим домом гордился, и я бы подумала, он захочет купить новый гарнитур в столовую, или, скажем, высокочастотный приемник, или по-настоящему хорошие шторы в переднюю комнату. Но он никогда уже больше не говорил: «Когда я выиграю деньги, мы купим вон на ту стенку что-нибудь поприличнее этих глиняных уток». Он внутри странным образом изменился, Говард, но я ему верила.
И вот подошло время крупного шанса для Говарда, и предыдущим вечером он был точно так же уверен в себе, как вообще всю дорогу. Предыдущим вечером он попросил, чтобы я его проверяла по пьесам Шекспира, какие в них там персонажи, когда они были написаны, и так далее, так что я взяла книжку и по ней задавала вопросы. Он на каждый абсолютно правильно отвечал, даже глазом не моргнув. А потом разразился очередным своим странным взрывом.
– Э-э-э-эх, – сказал он, – наверняка было чертовски лучше жить в те времена, чем в эти. Я имею в виду, что в те дни все мужчины и женщины были полнокровными, и хлестали свой эль галлонами – могу тебе сказать, эль тогда крепкий был, – и скакали на лошадях, вместо того чтоб пускать выхлопные газы за рулем автомобиля, и не читали столько вранья и пакости в «Дейли уиидоу», не таращились каждый вечер в телик. Никаких тебе ракет «Поларис», ничего подобного. Просто чистая, честная, здоровая жизнь, бочки вина с Канарских островов, и дети поглядывали на родителей снизу вверх, не считали их мусором, не называли кондовыми предками. А когда шла война, каждый, как подобает, вооружался мечом и пускал кровь, рубил головы чистым достойным способом, не размалывал в кашу людей, которые никому ничего плохого не сделали, водородными бомбами и тому подобным. А когда пели песни, песни были хорошие и приличные, с осмысленными словами, а не распроклятая белиберда, которую сейчас всучивают тинейджерам на миллионах пластинок. Хорошо, – сказал он, хотя я не сказала ни слова, – ты можешь сказать, тогда не было гигиены, не имели они распроклятого удовольствия покупать хлеб и насквозь прозрачные куски бекона, сплошь завернутые в полиэтилен; и стиральных машин у них не было, и центрального отопления, все равно жизнь тогда была лучше, чем вот эта вот наша сегодняшняя.
– Откуда ты знаешь? – спросила я. – Ты ведь тогда не жил, так откуда ты знаешь?
– Я знаю! – крикнул он. – Просто знаю, и все.
Он был в таком настроении, когда с ним лучше не спорить. В средней современной школе мы не проходили никакого Шекспира, потому что учителя говорили, он нам не понравится и надоест. Они нам никогда не давали возможности посмотреть, надоест или нет. Но я видела картинки из тех времен, кружевные оборки и длинные волосы, бороды и так далее, так что мужчины вроде сэра Уолтера Рэли и сэра Фрэнсиса Дрейка выглядели типа битников, переодевшихся на маскарад. А еще мужчины носили колечки в ушах. У меня возникало ощущение темноты, жестокости и очень дурного запаха. А тут Говард кричит, их расхваливает, как будто продавать собирается, точно свои подержанные машины.
Ну, пришла пора Говарду ехать в Лондон. Он, разумеется, взял отгул, может, его босс подумал, будто выступление Говарда по ТВ подхлестнет торговлю, так что без всяких проблем дал отгул. Можете быть уверены, я давным-давно разнесла новости по всему супермаркету, и народ в Начищенном Башмачном Ряду уже жутко на это досадовал, кое-кто, по крайней мере. Мы подумывали, может, мне тоже надо отправиться с Говардом в Лондон, проявиться в программе, просто постоять рядом с ним, как бы посоперничать с эффектными девушками, которые приносят и уносят вопросы, но решили, что лучше остаться и смотреть дома. Так почему-то казалось реальней.
Глава 5
– А теперь, – крикнул американец или ирландец с теми самыми острыми чертами лица, – от души поприветствуем нашего следующего участника! – и сам первый захлопал, электроорган заиграл типа марша, и вот, за какой-то брюнеткой в костюме с низким вырезом, в сетчатых чулках до самой задницы, как у танцорки, – он очень мрачный, а она улыбается, зубы прямо выскакивают, – вот он, мой Говард, шагает в своем лучшем костюме.
Меня по-настоящему стошнило после чая; все шло к тому, что меня на самом деле стошнит, и точно, стошнило по-настоящему после чая, все начисто вылетело со свистом. Но, немножечко отдохнув, я почувствовала себя лучше, поэтому поднялась наверх, накрасилась очень старательно и надела вечернее черное платье, которое без спины, спустилась, немножечко посидела спиной к огню. Потом, за добрый час до «Снова и снова» (так называется, кстати сказать, потому, что ты вроде бы можешь снова и снова выигрывать деньги или еще что-нибудь) включила ТВ. Сердце у меня чуть ли не в рот выпрыгивало. Предположим, что-нибудь стрясется, например, лампа перегорит перед самым началом шоу. Предположим, замкнет электричество. Предположим, пробки вылетят, я в подобных вещах безнадежна, это было дело Говарда. Я немножечко обозлилась, что Говарда нет, а потом увидела, до чего это глупо. Так или иначе, все, можно сказать, обошлось хорошо. Пока шли новости с Гарольдом Макмилланом, и с президентом Кеннеди, и так далее, – персидский шах, Адам Фейт, – я ужасно гордилась, зная, что Говард сейчас как бы к ним приобщается, попав на ТВ.
Ну, Говард был вторым, первой участвовала старуха с подбородком торчком, которая очень кичилась своими восьмьюдесятью девятью годами или вроде того и настойчиво пожелала станцевать, продемонстрировать свои спортивные брюки. Ведущий викторины ей, конечно, подыгрывал, задавал легкие вопросы про кулинарию, помогал давать правильные ответы, потом обнял, поцеловал, и все радостно завопили. Так что Говарда поджидали небольшие проблемы, Говард серьезного типа, ему вряд ли захочется танцевать, или скалиться, как обезьяна, или откалывать глупые шутки. В любом случае, я запомнила каждое слово, сказанное в тот вечер. Сначала ведущий викторины сказал: