Одновременно: жизнь
Шрифт:
Третий воин с силой утаскивает Первого воина. Первый воин продолжает выкрикивать уже не в рупор. Потом Третий воин возвращается на сцену, поднимает свой меч, делает извиняющееся лицо, виновато улыбается и уходит.
21 марта
С 10 по 13 марта был в Киеве, сыграл два спектакля в театре имени Леси Украинки. Устал за эти несколько дней. Устал от плотной атмосферы тревоги, которая накрыла город давно. Устал от того, что не знал, как разговаривать с людьми, и чувствовал со стороны собеседников незнание, как разговаривать со мной. Это незнание – не
В Киеве было довольно тепло для начала марта. Привычных пробок в привычных местах не оказалось. Но нельзя сказать, что улицы были пустынными и обезлюдевшими. В заведениях, где пришлось обедать и ужинать, народу было немного, но нельзя сказать, что было пусто. Я был нынче в Киеве в будние дни, когда обычно Киев шумит, движется, толкается в пробках, куда-то спешит по делам. Но в этот раз народу и машин было как в воскресенье. Вот только в воскресенье без ощущения выходного дня, а наоборот… Совсем наоборот.
Впервые в зале театра имени Леси Украинки видел свободные места. Довольно много свободных мест, особенно на первом спектакле. На втором спектакле их было существенно меньше, почти не было.
Это вполне понятно. Когда практически все концерты и спектакли отменяются, и не только российских исполнителей, люди опасаются покупать билеты. Сомневаются. Но гораздо важнее – отсутствие настроения, а точнее, наличие того настроения, которое противоречит желанию пойти в театр. Поход в театр требует другого состояния души, а когда в городе тревога, непонимание, усталость от тревоги и непонимания и отсутствие хоть каких-то сколько-нибудь внятных перспектив… Какой тут театр!
Я был очень благодарен тем людям, которые всё-таки решили пойти в театр, купили билеты, и особенно тем, кто купил билеты давно, очень заранее, и не сдал их.
Атмосфера во время спектаклей, особенно второго, была прекрасная! Я играл спектакль ровно так же, как он был задуман полтора года назад. В тексте спектакля не появилось ни одного намёка на то, что сейчас происходит. Но время и события таковы, что они неизбежно сообщали спектаклю и отдельным его фрагментам особый подтекст и совершенно не задуманный изначально смысл.
В «Прощании с бумагой» звучало много безвозвратного, непоправимого прощания с тем, что было прежде. И в этой безвозвратности чувствовались и отчаянная грусть, и даже страх.
В тех записках, которые я получил после спектакля, было написано во всех одно и то же: благодарность за то, что я приехал, и просьба приезжать ещё. В самой этой просьбе содержалось опасение и сомнение.
Давно не получал писем по почте, однако в театре в Киеве меня ждало письмо, посланное из Харькова на адрес театра. Молодая барышня написала мне коротенькое и трогательное послание, в котором просила меня обязательно приехать в Харьков. Раньше я таких писем не получал. И это потому, что ни у кого не было сомнений, что я приеду. Теперь же эти сомнения очень чувствовались и были заметны.
Никогда не расставался так, как в этот раз, со своими киевскими приятелями. Всегда расставания были лёгкими. Это были расставания ненадолго. Это были расставания, когда я уезжаю недалеко, да и они, собственно, занятые люди, которые всегда на месте, и мы не заметим полугодовой разлуки…
Сейчас мы вроде бы тоже
В те киевские дни и сейчас я всё равно, конечно же, бесконечно обсуждал и обсуждаю со своими украинскими приятелями и хорошими знакомыми то, что происходит.
Истерика месячной давности прошла. Она у них закончилась. Они уже могут и хотят говорить спокойнее и осторожнее. Они устали сильнее, чем мы здесь…
Удивительно, но из их высказываний ушло то, что является отличительной чертой сектантов. Мы даже теперь можем с ними говорить на какие-то отвлечённые темы…
Сектанты не могут говорить на отвлечённые темы, а ещё сектанты всегда демонстрируют своё превосходство и намекают на своё более глубокое и в то же время возвышенное понимание жизни и мира. Так было со всеми моими друзьями и знакомыми ещё совсем недавно. Теперь в их голосах и высказываниях я слышу усталость, в ком-то – растерянность, в ком-то разочарование, а в ком-то утрату убеждённости.
Когда в конце февраля они торжествовали победу, оплакивали своих погибших, но при этом были окрылены ощущением благородства совершённого, когда праздновали торжество победы духа, свободы и воли, они неоднократно выражали чуть ли не жалость ко мне и к моим попыткам их успокоить и слегка, осторожно вернуть с небес на землю. Мои же попытки посочувствовать им в их наивности и в том, как трудно им будет вернуться после романтики Майдана к повседневности… Да к тому же я всё время говорил им, что до скуки повседневности ещё очень далеко… Они попросту не слышали. Они, пережившие победу, воспринимали мои слова как занудство и ворчание того, кто не способен на поступок.
Как легко они в дни своей борьбы и свободы, с вершин своего величия смотрели на всех нас, и меня в том числе, в России, как на людей, погрязших в несвободе и смирившихся с ней.
Как сочувствую я им теперь! Я сочувствую и буду продолжать им сочувствовать, что бы они мне ни говорили и что бы они ни делали сейчас.
Сочувствие! Вот что сейчас совершенно необходимо. Сочувствие в противовес злорадству. Как важно перебороть в себе и задушить злорадство друг по отношению к другу, как сильно мы преуспели в злорадстве! Мы злорадствовали, когда узнавали, насколько хуже экономические показатели Украины, чем у нас, не без злорадства нанимали украинцев на малоквалифицированные чёрные работы, злорадствовали по любому удобному поводу…
Я видел злорадство украинцев по поводу ужасных терактов у нас… Я читал в интернете такие высказывания из Украины по поводу взрывов в Волгограде, по сравнению с которыми радостные танцы всего арабского мира 11 сентября 2001 года – просто чепуха. После этого говорить о том, как украинские болельщики болеют против любых российских спортсменов, совершенно бессмысленно.
Мы достаточно преуспели в злорадстве, нужно прийти к сочувствию. И по возможности быть бережнее друг к другу.
Сейчас очень важно понять тех украинцев, которые никогда в жизни не отдыхали в Крыму и, может быть, даже не собирались этого делать, что им обидно, горько и унизительно терять Крым. Надо посочувствовать им.