Одолень-трава
Шрифт:
цвет пригожий.
До чего ж она на мать-
то похожа.
та нога и та рука,
те же жесты,
краше не было пока
здесь невесты.
Я смотрю и не могу
насмотреться,
только слёзы всё бегут
прямо
И щемит его, и жжёт,
и терзает,
и когда та боль пройдёт,
я не знаю.
Ах ты, доченька краса,
милей милой,
как косой траву, отца
ты скосила.
Мне не в радость белый свет,
не в удачу.
Я молюсь на твой портрет
и всё плачу.
Что нашла ты в том краю,
на чужбине,
здесь жила бы, как в раю,
как в малине.
дочка, доченька моя,
в дальнем крае
твоя новая родня –
вся чужая.
Может, станет обижать
смеха ради,
а свекровка-то не мать
не погладит.
Поживи ещё чуть-чуть
вольной птицей,
смотришь, здесь когда-нибудь
приземлишься.
Здесь вокруг одна родня:
дяди, тёти.
Я умру – вы без меня
проживёте.
Прошептала тихо дочь:
«Милый, папа,
я с тобою жить не прочь,
ты б не плакал.
Без тебя мне жизнь не в раж,
не в удачу.
Я сама неделю аж
горько плачу.
Всё реву и не могу
нареветься,
слёзы падают на грудь
прямо в сердце.
Знаю я, что там вдали –
всё чужбина,
буду жиь я без родни,
как былина.
Может, станет нелегка
моя участь,
и к тебе из далека
не домчусь я.
Но без милого, отец,
много хуже,
ухожу я под венец
прямо к мужу.
Улечу с ним в дальний край
птицей сильной.
Ты мне, папа, пожелай
лёгких крыльев».
ТОСКА – ПЕЧАЛЬ
Как на море-океане
да на острове Буяне
возле дуба на поляне
красна девица сидит,
умывается слезами,
как святой перед образами,
укрывается руками,
грусть-тоска её томит.
Ну, зачем, скажи, кручина,
ты измучила дивчину,
иссушила, как былину
сушит жаркий суховей,
угони свои печали
ты в заоблачные дали,
чтоб они не обижали
никогда простых людей.
Если вздумаешь остаться
и со мною потягаться,
то тогда святого старца
я на помощь призову.
Он приблизится к девице,
скажет: «Надо помолиться,
как же так могло случиться,
что ты грезишь наяву?»
И заплачет горько дева,
как в темнице королева,
обошли, мол, справа-слева
думы чёрные меня.
Опьянев от полной власти,
душу рвут они на части,
и она горит от страсти
и сгорает без огня.
Скажет старец: «Что ж, дивчина,