Одолеть темноту
Шрифт:
– В ресторан идти поздно, – сказал он, – а завтрак начинается рано – не успеем проголодаться. Сейчас только перекусим.
– А где ресторан? – спросила она.
– Здесь все находится на большом расстоянии – и это мне больше всего нравится в этом отеле! Кстати, знаешь, как у них называется отель? Фундук! Смешно, правда? Ну ешь, ешь – и в кроватку!
Они намазывали хлеб джемом, запивали пепси-колой и смеялись.
– Слышишь? – шепотом спросил он.
– Что?
– Море…
Она прислушалась, услышала только ветер, но кивнула.
–
…Потом, когда они лежали на плетеных циновках прямо на полу, она сказала, что всегда мечтала об экзотике, и вскрикнула: по белой стене, освещенной луной, ползла ящерица.
Он засмеялся:
– Это и есть экзотика. Привыкай! Они безопасны…
А еще через полчаса, когда сон влился в нее, как струя горячего меда, она, уже погружаясь в эту душную жаркую массу, услышала странные неземные звуки, льющиеся с небес, – длинную пронзительную мелодию, которую напевал странный человеческий голос, и пошевелилась.
– Это муэдзин… Ты еще не раз его услышишь… – прошептал он, целуя ее во влажный лоб. – А теперь спи, детка, спи…
Она уснула.
И медленно поплыла по жаркому медовому туннелю, в волнах голоса, который звучал сверху – где-то оттуда, из середины пальмовых зарослей…
…Она лежала на спине в горячей воде и знала: откуда-то снизу должна пробиться струя холодного источника и поэтому стоит подождать, потерпеть. Поверхность воды покачивалась и затягивала вниз. Она старалась не делать резких вдохов: с каждым вздохом она все больше погружалась в воду, на поверхности оставались лишь глаза, рот и нос.
Волосы большим цветком распустились вокруг головы, щекотали уши, которые уже были под водой. Она ждала, когда струя источника, который она чувствовала спиной где-то глубоко под собой, подтолкнет ее на поверхность и она снова услышит звуки и сможет выпрыгнуть из этой воды. Тем более, что увидела берег, который был похож на край большой глиняной тарелки. Очерчивая взглядом круг, она неожиданно заметила, что по бокам тарелки появились какие-то тени – очертания мужских торсов.
Именно они и раскачивают тарелку, и поэтому вода выплескивается, заливая лицо. Она хочет попросить не качать ее, но только захлебывается водой, которая имеет привкус формальдегида. Несмотря на жару, ее конечности под горячим слоем становятся ледяными…
Она начинает кашлять, хрипеть, вода разъедает глаза. А тени посмеиваются и напевают песню муэдзина. В отчаянии она шарит рукой рядом с собой, ищет помощи – но рядом с ней, и над ней, и внизу – пустота…
Голоса теней становятся сильнее, звучат угрожающе, пронзительно, гортанно, как шум пеликанов. И она вдруг осознает, что совершенно голая, что ее прикрывает только вода…
Она переворачивается на живот и тонет…
Упирается ногами в скользкое дно, отталкивается от него из последних сил и стремительно летит на поверхность…
– Ох… – Алиса вскакивает на жесткой циновке.
Оглядывается.
Ее слепит острое жаркое солнце.
Алиса падает навзничь, щурится и с удивлением замечает, что в комнате есть люди: несколько темных силуэтов на фоне яркого солнца.
Сон продолжается?
Алиса протягивает руку, нащупывает рядом с собой только скомканную простыню. И окончательно просыпается. Слышит над собой гортанный клекот и с ужасом вскакивает – кто это?
Глаза привыкают к свету. Над ней стоят четверо мужчин. Двое – в выгоревшей, почти белой, грязной форме, похожей на военную. Двое – в длинных, до пят, рубашках, на головах – клетчатые платки. Они что-то говорят – все разом. Наконец один наклоняется над ней. Внимательно осматривает, говорит кратко: «ля бес»…
Алиса натягивает на себя простыню, вертит головой: то, что вчера в сумерках показалось ей гостиничным бунгало, оказывается обшарпанной комнатой со щелями в стенах, с потрескавшимися плетеными табуретами. Циновка грязная, затоптанная, накрытая пожелтевшим одеялом. Мужчина в форме снова произносит короткое слово.
Алиса вертит головой, ищет свою одежду, повторяет лишь одно: «Не понимаю…» Мужчины хохочут. Поднимают ее с циновки, она едва успевает прихватить простыню, кричит. Она знает, что произошла какая-то ошибка, что сейчас с моря вернется тот, кто все уладит.
«Мы будем жаловаться в посольство!» – угрожает Алиса.
Один из мужчин обращается к другому – тому, что в гражданском. И тот, дико коверкая слова, перемежая их какой-то бессмыслицей, смеется, обдавая ее запахом изо рта:
– Цигель-цигель-ай-лю-лю, Наташа! Как делья? На шару! Пажалуста! Адин доллар!
Алиса оглядывается на дверь: сейчас, сейчас все кончится. Она гордо объясняет, что она – туристка, гражданка другой страны. Что они не имеют права на такое вторжение, что им попадет от руководства гостиницы, сейчас вернется ее муж и тогда…
Второй военный трет палец о палец, кивает переводчику, и тот говорит с ударением на последнем слоге:
– Пас-порт!
Алиса бросается в угол, где вчера лежали ее чемодан и сумочка.
Там пусто.
Ни единой ее вещи!
Даже босоножки исчезли.
Алису, несмотря на страшную духоту, прошибает озноб. Она обегает все уголки помещения, мимоходом удивляясь, как она не заметила вчера, какая это дыра. Наконец, плотнее кутаясь в простыню, бессильно оседает на пол.
Потом, когда она уже сидит спокойно, не двигаясь, не спуская глаз с двери, – дверь открывается…
Это еще один.
Он выглядит более цивилизованно, на нем белый полотняный костюм.
– Мархаба! Прив’ет! – здоровается он.
Алиса вздыхает с облегчением.
– Что вы сделали с моим мужем? – спрашивает она. – Мы будем жаловаться!
И слышит нечто совершенно непонятное. То, что она должна отработать дорожные расходы, ведь за нее заплачено, что она не имеет никакого документа, который подтвердил бы ее джансийя — гражданство и право обращаться в посольство.