Одуванчики среднего запада
Шрифт:
За углом у китайцев эти же никому не нужные мочалки лежали три за доллар.
Удовлетворив потребительский спрос в мочалках, лавочка предлагала новые «дефициты», как правило, продавались они большими объёмами и «задёшево», так что иного выбора, кроме как брать и осчастливливать близких, не оставалось.
После завтрака на выбор предлагались следующие развлечения: поездка в казино, в парк, на озеро, несколько маршрутов шопинга в продуктовые и вещевые супермаркеты. За государственные деньги «Русский круг» исполнял любой каприз своих клиентов. Шопинги были популярнее других
Шофёр пересчитывал пассажиров после очередной остановки, чтобы никого не потерять.
«А где наша маленькая?» – вопрошал он. – Покажись!» Люсю едва из-за табуретки увидишь, а за автобусными креслами и подавно не видать. Приходится Люсе вставать, чтоб водитель её сосчитал.
«Все на месте? Запевай».
И пели, но недолго… слова забываются, когда память уже не та.
По праздникам, а бывало и в будни, устраивались концерты, как правило, в обед. Неожиданно, словно по волшебству, распахивалась дверь, шумно, весело появлялись цыгане, и столовая превращалась в этакий кафешантан. Но цыгане – редкая экзотика, чаще приходили субтильные бледные мальчики и девочки со скрипками и виолончелями, изредка осчастливливал заезжий русскоязычный исполнитель бардовской песни. Особым расположением у слушателей пользовался церковный хор чернокожих, с весёлыми песнями об Исусе Христе. Забыв про борщ, многие вставали из-за столов, притоптывали, прихлопывали в ладоши, и даже, подпевали, демонстрируя знание английского. «Lord Jesus Christ» звучало разборчиво.
И всё же постоянной артистической труппой был обслуживающий персонал – парни крепкие да ладные, как гусары. «И где их только хозяйка набрала?» Обслуживали по-деловому: «Вам с подливкой или без? Котлеты или рыбное? С кремом или с ягодами?» – любой ресторан позавидовал бы таким работникам.
Но всегда среди клиентов найдутся такие кому жестковато, кому недосолили, кому вообще всё не так, а кому просто внимания хочется.
– Молодой человек, молодой человек…
«Твоя Джульетта зовёт тебя», прошептал напарник. Дама обращалась к смуглолицему кудрявому парню.
– Если вас зовёт старая дама надо постараться. Я вас уже полчаса зову.
– Ну какая ж вы старая? Вы – конфетка.
– Так женись на мне.
– Женат.
– Да, припоминаю… Женат – значит немолодой. Это я назвала вас молодым, чтобы вы обратили на меня внимание.
– Роза Иосифовна, шутки шутите, а борщ остывает.
– Не хочу борщ! У вас есть круассаны а-ля Аньес Сорель?
– Да, Роза Иосифовна, для вас есть, – Тимур удалился и через минуту принёс тарелку с круассаном и крохотной упаковкой клубничного джема.
– А вы уверены, что это то, что я у вас попросила?
– Конечно, Роза Иосифовна, это также верно, как то, что в прошлый раз вы пили у нас Шато 1955 года.
– Padam…, Padam…, Padam… отстукивая ритм вилкой, Роза Иосифовна напевала известный мотив Эдит Пиаф, напрочь забыв о Тимуре.
Закончится трапеза, расслабится «детский садик» – шевелиться лень. И только провалится народ в послеобеденную дрёму, а тут – на тебе! Как грянет: «Раскудрявый клён зелёный, лист резной, я влюблённый и смущенный пред тобой. Клён зелёный, да клён кудрявый, да раскудрявый резноoooй!» Саша, Коля
День летит быстро, вот и ужин, вот и расставание. Прощаясь, говорили друг другу: «До встречи», – уверенные в том, что встреча состоится. Кто ж думает о плохом? Думает. Конечно, думает. А верит в лучшее, что проснётся завтра, и послезавтра… и будет так всегда. Не принимает сердце мысль о смерти, гонит прочь, но… Вот и Фира не пришла, и Сени не видно. Тяжёлые это дни. Горечь к горлу подступает, петлёй сжимает – страшно и больно в часы, когда нет никого рядом.
Кто придумал, что одуваны-одуванчики ничего не чувствуют? Не правда! Ох, как чувствуют! Дрожат на высохших стебельках убелённые сединами головы, колышутся от любого дуновения – от перемены погоды или новости нежданной. Истончали сосуды, колет сердце, ноет душа, каждой клеткой своего увядшего тела чувствуют… пустота, одиночество, смерть… Но не сдаются, цепляются за край жизни, находя радость в самом существовании.
Иногда Люсю посещала мысль – а что, если бы селили стариков среди молодёжи. Кто-то пожалуется: «Шумно!» Кому? Слух у бабки давно не тот. Пусть балуют – мне не мешают. Наоборот, смотреть, как юные ростки распускаются, смеются, целуются, несутся на скутерах, торопятся жить – одно удовольствие! Так взяла бы и сама побежала вместе с ними. Не завидую. Радуюсь! Заряд жизненный получаю. Ваампииршаа! Люся улыбнулась. Но улыбка тут же слетела с её лица, по коридору в медицинской тележке-кровати катили куль.
«Ещё один из нашего племени», – Люсино сердце сжалось. Она забыла, куда и зачем собиралась идти. Вот и меня скоро покатят».
С чувством исполненного долга
Подруги толкали тележки в направлении церкви, той, что сразу за углом. По средам в ней выдают продукты малоимущим.
Женщины отметились в списках на входе. Галя окинула взглядом зал. Народищу! Не протолкнуться, разберут лучшее. Бабищ с Украины понаехало, и здоровенные все – жопы вон какие разъели. И ведь не старые.
«Баптистки!» – Галя произнесла слово с особым презрением. С младых ногтей для неё в слове баптист был заложен негативный смысл – изменник, раскольник веры православной. Клише это прочно сидело у неё в голове. В религиозности не замеченная, она позиционировала себя православной.
К евреям Галя претензий не имела, евреи не в счёт, у них своя свадьба. А эти – баптистки – всё лучшее тащат, руки загребущие, хуже чёрных. Бедными прикидываются, а сами на кэш работают, в домах своих живут и ещё с государства вэлфер тянут.
Такую вот обиду имела она на этих улыбчивых, оборотистых, крепко сбитых женщин.
– Люся, ты берёшь филе трески мороженной? – спрашивала Мила.
– Нет, моя кошка перестала её есть.
– Пакет в руки дают. Возьми Люсенька мне, я Додику дам – он любит.
– А это что? Мила, посмотри, – спрашивала Люся.
– Масло ореховое.
– Возьму внучке, – Люся положила в тележку два пластиковых контейнера.
– Булка, как всегда, просроченная, и язычки с яблоками тоже. А куры синие, как в СССР, пешком оттуда что ли шли?