Офицерский гамбит
Шрифт:
– Ничего-то ты и не понял! – в сердцах, с нескрываемой досадой выкрикнул Николай Арсеньевич. – В нас всегда боролись две противоборствующие силы. Одна проистекает из вольного казацкого духа, любящего свободу, принципы равенства. Вторая – из готовности подчиняться царю, из культа поклонения сильному идолу, могучей руке с плеткой. Все зависит от того, какая сила в нас, в конце концов, победит. Сейчас еще часто побеждает вторая, но это из-за долгой жизни под царями. То Петр, то Сталин, то теперь вот Путин претендует на царскую роль. Осторожно действует, без нахрапа, и последовательно. Учел ошибки своего духовного отца Андропова. Но если мы сумеем поверить в себя, отказаться от хитрого и преступного уравнивания двусмысленных советских времен, то будем сами у себя на земле хозяйствовать. А если победит у нас готовность подчиниться, станем холопами нового царя и будем… воевать. – Тут глаза Николая Арсеньевича метнули менторские искорки из-под нахмуренных бровей.
Он подумал и потом добавил еще:
– А
Он умолк, тяжело сглотнул слюну и потупился. В это время метрах в пятидесяти от берега, беззвучно разрезая застывшую пленку воды, появилась лодка со сгорбленным рыбаком. Его силуэт мог бы показаться нарисованной картинкой, если бы не размеренно двигавшиеся проворные руки. Рыбак придал суденышку инерцию несколькими сильными гребками и теперь был увлечен своим спиннингом, совершенно не заботясь о том, что творилось вокруг. Когда Николай Арсеньевич увидел его, то позабыл на минуту о споре с сыном, угрюмо-злые складки на его морщинистом лице разгладились, уступив место лучистым морщинкам вокруг хитро, но по-доброму прищуренных глаз.
– Ну что там, есть улов? – крикнул он негромко, но звук голоса отменно разнесся в утренней тиши. Игорю же голос отца показался надрывным, взволнованным то ли от обиды, то ли от неотступно надвигающейся старости.
Вместо ответа, будто не желая пугать речных обитателей, рыбак гордо приподнял специальную сумку из металлической сетки. Там яростно билось что-то грузное и упорное, и маниакальные толчки напоминали о вечном протесте и сопротивлении любого живого существа наступающей гибели, о неистовой жажде жизни. «Интересно, даже не способная думать рыба борется до конца за право существовать, и только человек сам идет навстречу своей смерти. Когда права существовать ему слишком мало», – почему-то подумал в этот момент Игорь Николаевич, удивляясь тому, как непроизвольно из каких-то мутных, глубоких вод сознания выплыла на поверхность столь неуместная сейчас и жгучая мысль…
– О-о, – протянул Игорь Николаевич, – вот это рыбалка! Не то что мы!
Рыбак и тут промолчал, лишь промычал что-то тихо и невнятно да пожал плечами и потом последовал дальше прочь своим самодостаточным путем.
Они больше не рыбачили, довольствуясь теми пятью-шестью небольшими рыбешками, которые поймали еще до разговора, в серо-сизом полумраке раннего утра. Каждый из них находился в плену собственных размышлений, не дававших теперь покоя, и даже беспредельно развязные, полудикие прибрежные заросли не могли отвлечь их от этих мыслей. Перебросившись лишь несколькими фразами, они развели костер, и когда от него потянуло вечной, неподатливой, непокоренной силой огня, заструился смолистый, горячий запах леса, опять захотелось душевного, щемящего, без недомолвок, общения. Игорь Николаевич вытащил сало, заточил несколько шашлычных палочек из свежесрезанных веток и нанизал на них по-сельски грубо нарезанные шматки аппетитного домашнего украинского сала.
– Вот это стратегический продукт нации, – улыбаясь, сказал Игорь Николаевич, передавая отцу поджаренное на костре сало, пахнущее и лоснящееся, с него то и дело норовили упасть капельки, которые оба ловко подхватывали хлебом.
– Отож! И если в России считают Украину большим хутором, провинцией, то лучше жить на этой тихой, благодатной, щедрой и не кровящей земле, чем утопать в хаосе войн.
– А я думаю, ты не прав, батя. Просто наслушался тут националистских бредней. Разве плохо жить в сильной державе, диктующей волю всему миру? Как когда-то Советский Союз. Я, ей-богу, удивляюсь, откуда у тебя такие убеждения возникли, и это-то после стольких лет службы в Советской армии. Не могу понять их источника…
– Действительно, когда я был такой, как ты, мне комфортно было в Союзе. Офицеров тогда повсеместно уважали, считались. А полковник вообще приравнивался к герою. Но многое другое я осознал после ухода на пенсию. И по-другому теперь понимаю происходящее и тут, и в России. Вот смотри, зачем культ Сталина возрождается в России? Не для того ли, чтобы оправдать отсутствие ценности человеческой жизни на фоне культа силы? Безоговорочной, царской власти, не признающей ничего, не желающей никого слышать, намеревающейся карать и миловать по своему усмотрению. Это стало актуально, потому что возросла опасность новых войн и конфликтов. И ты в Чечне это все сам видишь. В России вырастают мутанты, готовые половиной народа пожертвовать ради роста собственного влияния, ради своего «исторического», в кавычках, значения. Все развивается по спирали, повторяя не сами события, но их содержательную часть. Все сражения Великой Отечественной вынесены на костях миллионов, и сейчас необходимо подготовить народ к подобному. И его готовят. Только нам это не очень-то надо. Нам, украинцам, эта империя только головную боль может принести, как всегда и было. Вот ты бабушку почти не помнишь, а я-то хорошо знаю, как она по молодости пешком ходила в Киев, чтобы там рыбу продать, и так же пешком возвращалась. И все это, чтобы нас выходить, не дать помереть с голоду и холоду, вытащить из беспробудной дремучести, из навоза, в котором мы копошились. Ты мне скажи, ваши спецназовцы с нашей бабусей сравняются, чтобы трое суток с котомкой на плечах шагать почти триста километров?! Но дело не в этом, а в том, что проблемы искусственно были созданы, чтобы задавить, расплющить нас, сравнять с землей.
Николай Арсеньевич опять начал распаляться, ничуть не желая скрывать эмоции от сына; глаза его зажглись пылким огнем, губы то и дело нервно подрагивали. Игорь Николаевич, слушая отца, подумал: «Отчего это мы раньше не говорили на такие темы, ведь каждый год в отпуске дома?»
– То есть ты считаешь, что Украина должна стать отдельным государством, и украинцы должны жить отдельно от россиян? – с недоверием спросил Игорь Николаевич отца. Он все еще не мог до конца осознать глубину происшедших в отце изменений.
– Да она и стала давно! Это ты за войной своей не заметил. И это нам дружить не помешает. Но дружить на равных, по-соседски. И без глупостей. К чему, например, в Москве проверять у украинцев паспорта, к чему пугать туристов высадками подразделений Черноморского флота в Крыму, к чему разным Лужковым и затулиным рассказывать, что Севастополь останется русским городом? Мы не должны себя чувствовать второсортным народом. И еще: без Украины и Россия – не сила!
– Но разве Украина сама не ведет себя странно? Мы порой оттуда, из России, дивимся тому, что тут происходит. – Игорь Николаевич опять пытался противопоставить мыслям отца укоренившееся убеждение, что народ Украины есть всего лишь часть общего, русского народа, и отступничество его временное, связанное с появлением каких-то странных сил, уведших украинцев с пути истинного.
– А чему вы дивитесь? – строго спросил Николай Арсеньевич. – Давай-ка поразмыслим.
– Да хоть возьмем такие глупости, как почитание предателей. Мазепы. Петлюры. Бандеровцев. ОУН-УПА предательские. Это же оскорбление для русских!
– Оскорбление, Игорек, для тех, кто не знает или не хочет знать истины. Или для тех, кому невыгодно истину принимать. Петр Первый был царем-новатором для России, а для Украины – иродом, истязателем. Потому и росло тут против него противоборство. В самой России поклонение безоговорочной власти царя воспитывалось веками, от монголо-татар и трижды проклятого Ивана Грозного до самого великого душегуба в истории – Сталина. А до украинских земель эти смертельные раскаты порой недотягивали. И тут сохранились, тлели в сознании очаги сопротивления, которые прорывались в различных вариациях. Примеры, которые ты назвал, – это свидетельства того, что определенная часть украинцев всегда считала себя другим народом, отличным от российского. Хотя и близким, родственным. Я не берусь утверждать, что украинские националисты не были по своей сути авантюристами и не боролись за свою личную власть, – у меня тут недостаточно знаний, – но есть очевидное, то, что мы не можем отвергать. Во-первых, существует на этой земле национализм, и он есть движущая сила народа. Против этого, сынок, не попрешь! И факты говорят сами за себя: у этих украинцев всегда было много сподвижников, массы народа их безоговорочно поддерживали. А во-вторых, при всей своей сумбурности и авантюризме у них в голове присутствовала четкая и ясная идея: создать отдельное украинское государство. Откуда она взялась, эта идея?! Не могла же она возникнуть из воздуха?! Не могла! Она имела основание, веками закладываемый фундамент. Эта идея пережила и насильственную русификацию, и зверское искоренение украинского индивидуализма, которую назвали борьбой с кулачеством, и многолетнюю советизацию. И из этого сопротивления и выросла нынешняя Украина, можешь ты понять это, сынок. Что не на пустом месте! Хотя и слабенькая она еще, как дитя малое. Хрупкая, беззащитная, противоречивая…