Офицерский мятеж
Шрифт:
Пришлось пойти искать, проверяя по дороге все бары и бистро…
Сухов проснулся поздним утром, что себе позволял крайне редко: только если всю ночь общался с дамой. Голова раскалывалась. А за стеной гремел из динамиков марш «Под долинам и по взгорьям» — Сухов–старший культурно отдыхал.
У отца в огромном холодильнике была обнаружена трехлитровая бутыль с отличным рассолом. Иван Иванович сливал его из соленых огурцов. Под рассол неплохо шли таблетки «Антипохмелин–Экстра».
На стенном экране
Сухов–старший лежал на диване, положив голову на черную кожаную подушку, и краем глаза наблюдал за непутевым сыном. Он только делал вид, что внимательно следил за тем, как русскую армию снова и снова предавали союзники. Лишенный боеприпасов русский экспедиционный корпус во главе с доблестным Кутеп–пашой штыковыми атаками пытался выбить турок, окопавшихся на полуострове. А нашим цепям в спину подло стреляли англичане и австралийцы.
«Мазохизм какой–то, — с тоской подумал Петр. — Батя вместе с честным парижским народом упивается национальным унижением? Или такое кино — лучшее средство пробудить праведный гнев и ненависть к юнитам?»
Сухов–младший стоял в дверях, прислонившись к косяку, и допивал стакан рассола. На экране британская эскадра предательски топила крейсер «Аскольд». Пытающихся спастись русских моряков отпихивали веслами от шлюпок, били по головам, стреляли в упор…
— Враньем питаться не противно, батя?
— Твое блестящее знание истории льет воду на мельницу юнитской пропаганды, — Иван Иванович выдавал длинные фразы как с парламентской трибуны. — Ты только и делаешь, что пытаешься обелить этих мерзавцев. Любое слово, сказанное против «союзников», — для тебя нестерпимая ложь. До чего ты докатился, сынок?
Иван Иванович вдруг мазнул пальцем по небольшому пульту и перещелкнул телик на другой канал. Конечно, пульт этот был родом из каменного века. В техническом отношении Старая Земля безнадежно отставала от передовых планет не на годы — на века. Однако Петра мало волновало отсутствие в парижской квартире услужливых роботов и гениальных компьютерных программ, что контролируют каждый твой шаг и предугадывают любые желания. Военмор не без удовольствия вкушал жизнь человека из прошлого, ведь он, подобно многим русским военморам, восхищался героическим прошлым русского народа. А в былые века морская служба не обходилась без невзгод и лишений.
Экран мигнул. Теперь на нем возились в грязи две мощные девицы. Они окунали друг дружку с головой в жижу, били кулаками по лицу, с визгом и ревом топтали ногами.
— Ты эту благодать хотел смотреть? — со злостью спросил сына Иван Иванович. — На, смотри! Вершина юнитской культуры! — И демонстративно отвернулся к стене.
— А ты предлагаешь мне с утра до ночи упиваться ансамблем ложечников или оркестром балалаечников?
— Прекрати кривляться!
— И ты не передергивай!
Отец выключил телевизор, швырнул пульт на ковер и, поднявшись с дивана, ушел курить на лоджию. Петр остался в комнате — один на один с головной болью.
И вот тут капитан третьего ранга ощутил всеми фибрами моряцкой души, что больше не может терпеть подобные разговоры. Потратить на них драгоценный отпуск, когда на Малайе ждет его любимая, — явная глупость. И после завтрака военмор в сопровождении кондуктора отправился в комендатуру — выправлять проездные документы ДОМОЙ.
Это был торжественный прощальный обед. Отец, словно бы искупая свою непризнанную вину, расстарался на славу. Готовил все сам, от помощи категорически отказался. Заперся на кухне и кашеварил с ожесточением — будто сражался с невидимым врагом.
Петр пригласил отобедать с ними Аристарха Спивакова. Отец был не против. Он подсознательно искал в кондукторе союзника — сына хотелось победить, а победив, не растоптать, а перетянуть на свою сторону.
Первый тост Сухов–старший поднял за честное русское воинство. Чокнулись гранеными стопками. Выпили, не закусывая.
— Между первой и второй перерывчик небольшой, — скороговоркой пробормотал отец и снова наполнил стопки.
— За что пьем? — спросил Петр и сам себе ответил: — За тех, кто в море.
Выпили по второй.
Кислые щи были отменные. И деревенская сметана — выше всяких похвал. Спиваков наворачивал за обе щеки. А Суховы молча дырявили друг друга взглядами — словно в гляделки играли. Наконец Иван Иванович не выдержал и отвел глаза. Буркнул:
— Мертвые сраму не имут. — И взялся за ложку.
— Ты это о чем?
— Хорошо, что мать твоя не дожила…
Кондуктор замер над тарелкой.
— Ай–й! — только и вырвалось у Петра. Стыдить отца было бессмысленно.
— Народ тебя уважает, верит в тебя. Знали бы люди… — глухим голосом произнес Сухов–старший.
— Батя, и для чего ты мне все это говоришь? Что, по–твоему, я должен делать?
— А это уж что совесть тебе велит, сынок.
— Я присягал Объединенному Человечеству. И совесть велит выполнять данную мною присягу.
— Вот ка–ак… — протянул Сухов–старший. — А тебе не кажется: нет ничего зазорного в отказе поклоняться ложным богам? Они — ложные; поэтому клятва, данная им, не стоит и гроша ломаного.
— Я не верю в Бога, батя. Если я и готов поверить в некую высшую силу, то лишь в Великий Космос.
— Тем более.
— Тем более что?
— Ты давал присягу не богам, а обычным демагогам.
— Все до одного двадцать миллиардов человек — демагоги? Или имеются исключения?
— Не играй словами, сынок. Не уподобляйся юнитским политиканам. Ты отлично понимаешь, что я хочу сказать. Хоть и косноязычно, но я пытаюсь объясниться с теми, кто идет следом. С молодыми. С тобой и тебе подобными.