Офицеры советских подводных крейсеров.
Шрифт:
— Пошли вон, кобели паршивые! Перестреляю вас всех!
Пришедший в себя виновник любовной драмы, заикаясь, заговорил:
— Ребята, сваливаем! И то быстро! Она — дурёха, раз сказала, так может и выстрелить. С неё станется, уж я то это знаю!
Старпом Кочет вызвал Антона и сказал:
— Ставь бутылку и марш в отпуск!
— Это с какой радости? — переспросил Антон. — Симак так решил, что ли?
— Ага, жди — от него дождёшься, когда рак свистнет!
Свистел же вовсе не рак, а человек-гора комбриг Горонцов.
— Раз Липовецкий в гибели матроса не виновен, то пусть исполняет обязанности помощника командира и далее, — докладывал ему Симак. Я стоял рядом — комбриг нас вызвал обеих.
«Гора», грохнул здоровенным кулачищем по столу и, переполненный гневом, закричал:
— Да вы что — издеваетесь?! Вот он, — он указал пальцем на меня, — пускай и руководит покраской корабля! А вы, как командир, его подстрахуйте. Вам поближе пообщаться с экипажем ой, как нужно! Липовецкого отправьте в отпуск, как и положено по графику. Парень весь почернел от горя, хоть вины его — никакой, сами знаете. Что вы все там себе думаете, а главное чем!?
— Так что передавай все покрасочные работы и дела мне, а сам сматывайся и побыстрей! — подвёл итог беседы Иван.
В летнем отпуске хорошо! Хорошо не только с точки зрения, что в любой момент отпускник может подставить отдыхающие телеса под лучи южного солнышка. Нет! — это было не для Антона. Он отдых любил, но отдых активный. Его «хорошо» заключалось в том, что по своему усмотрению и желанию он сам для себя мог выбирать любую работу. Почти, как в сказке: «По щучьему велению, по моему хотению»….
Он делал выбранную по душе работу с удовольствием, восхищаясь красотой окружающего мира и радуясь результатом своего труда.
Каждый год он посещал Украину и не переставал восхищаться её чудесной природой, удивляясь, делал для себя новые открытия в щедротах и богатстве родной земли. Со стороны было заметно, что прекрасная земля и природа его родины практически не менялись. Изменились люди. Особенно изменялись люди из сельской местности.
Не чувствуя взаимного притяжения, земля некоторых людей отторгала и те, перебравшись жить в города и местечки, теряли с ней связь навсегда. Отныне земля для них переставала быть землёй-кормилицей, а они рачительными хозяевами-работниками на ней. Они становились изгоями — завистливыми, злыми, способными за городской участок земли, где она уже неофициально продавалась и становилась товаром, перегрызть соседу горло.
Это переселение села в город было неупорядочено законом и посему подчинялось закону одному: «кто сильный, тот и прав». Несмотря на призывы государства, «город» в село шёл туго и не охотно. Связь с землёй у городского жителя была понятием растяжимым: в лучшем случае он знал, что булки и хлеб произрастают всё же на земле, а не на полках магазинов. С другой стороны, государство очень мало делало, чтобы люди села, не надрываясь тяжёлым трудом, свободные и независимые, могли выращивать этот хлеб, как обожаемый плод всеобъемлющей любви и своего достатка. Этот достаток на селе легче всего было отнять и государство этим пользовалось почти всегда. Уставшая земля ждала нового хозяина, хозяина-врачевателя, но не хозяина-разрушителя. Старый хозяин обессилив и выродившись, отходил в небытиё.
Земля ещё не продавалась. И тогда, и теперь, и во все времена последнему идиоту известно, что с потерей экономической основы своего существования, то есть с продажей земли, когда она станет товаром, класс крестьян и село перестанут существовать. И хотя пока земля ещё не подавалась, но в городе она покупалась. Города жирели и бурно расстраивались. Коллективное руководство, царствующее в стране, ни население, ни сама земля не признавали, но безропотно терпели. Каждый гражданин страны Советов жил и обогащался как мог. Село скудело людьми, его плодородные нивы по инерции ещё выдавали приличные урожаи, которыми кормилось большое государство. С такими невесёлыми мыслями Антон возвратился в Северодвинск на корабль.
— А мы тут вас уже заждались, — сказал Фесенко, осматривая посвежевшего Антона, прибывшего из отпуска.
— Всё оборудование ракетного комплекса уже установлено на корабле, — в свою очередь докладывал Лыткин. — Молоденьких симпатичных монтажниц в отсеке полно, как в стогу свежего сена — негде иголке упасть. Запахи такие, что у мужиков непроизвольно дрожат ноздри. Кстати, о ноздрях, вернее о Ноздрюхе….
— Неужели наш верзила влюбился? — не выдержал Антон.
— И я так вначале думал, — начал рассказывать Лыткин. — Рабочие завода начали работать в две, а иногда и в три смены. Для обеспечения их работы, кроме постоянной вахты приходилось выделять личный состав дополнительно. «Я» вызывался Ноздрёв добровольцем для обеспечения этих работ даже в дни увольнений в город. И так подряд несколько раз в ночное время.
— Любовь любовью, — подумал я, продолжал увлечённо рассказывать Лыткин, — но дело явно пахнет керосином. Что-то тут не чисто! Ночным катером вместе с рабочими добираюсь до лодки, спускаюсь в четвёртый отсек — тишина! В атмосфере отсека попахивает спиртом — закусить хочется. Оно и понятно: наладка и монтаж, электронику моют спиртом — ректификат высшей очистки девяносто восемь процентов! Но куда все подевались? — возник сразу же вопрос. Ни фига себе: заглядываю на приборную палубу, а там народу — не протолкнуться! Из глубины этой плотной толпы слышу сомневающийся, но безусловно заинтересованный голос: «- Свалится он после этой последней манёрки или нет!?».
— Что тут происходит? — задал я, никого не обязывающий отвечать, первый вопрос.
— Внимание в отсеке! Дайте возможность моему командиру группы пройти! — скомандовал Ноздрёв. Народ нехотя расступился. В проходе между ракетных шахт и панелями приборов, широко расставив ноги как при качке, с лицом красным как стручок красного перца, собственной персоной стоял наш Ноздрюха. В одной руке он держал манёрку — чарку, сваренную из нержавеющей стали, так граммов на 150. В другой же — ржаной сухарь. Пока я пробивался к нему, Ноздрёв поставил манёрку рядом с ёмкостью литров на пять, понюхал сухарь, втянул добрую порцию воздуха и на выдохе бодро отрапортовал:
— В четвёртом отсеке идёт наладка при, при, при-бо-ров. Замечаний нет!
— Будут! — сказал я и пригласил мастера — старшего смены и Ноздрёва в каюту.
Там узнаю: это дурачьё поспорили на ящик водки, что после пятой выпитой манёрки Ноздрюха всё же свалится с «копыт». Днём он отсыпался и уже третью смену убеждал удивлённых работяг в стойкости Военно-морского флота.
— Ну и что дальше? — спросил Антон.
— Что дальше: пригрозил я мастеру написать его руководству рапорт. Для них это полный «капут» — отзовут, выгонят с корабля и лишат денежной работы. Вот они все хором запросили пардону, попросили пойти на «мировую», заверив, что больше «ни-ни». Ящик коньяку выставляют после завершения работ на ваше усмотрение.