Оглядываюсь и не сожалею
Шрифт:
Мой папа
Мой папа, Абрамов Петр Семенович, родился 20 августа 1892 года (1 сентября 1892 года по н.с.) в селе Терса, на Волге, в 10 километрах выше Вольска в крестьянской семье. Окончив четыре класса Вольского Реального училища он с 1905 года, то есть с 13 лет начал работать по найму конторским учеником в имении помещика. Трудовой путь отца хорошо представлен в его автобиографии и других прилагаемых документах [3] . Об отце у меня остались самые теплые воспоминания. У него был исключительно мягкий, я бы сказал, деликатный характер. Он ко всем относился доброжелательно, предупредительно, избегал обострений. При этом он не преследовал какую-то цель, его доброта была основной чертой его характера. Но это не мешало ему быть принципиальным и бескомпромиссным, когда речь шла о честном отношении к делу, людям, поступкам. Его честность и бескорыстие были буквально кристальными, и он очень болезненно переживал негативные поступки других, а это случалось нередко, особенно если учесть, что он систематически возглавлял комиссии в промышленных и торговых предприятиях. А искушений у него было много, ведь ряд лет он был главным бухгалтером Торга города и поводов для компромиссов с совестью было более чем достаточно, но он ни разу не оступился и пользовался большим доверием и уважением. Работал он обычно по десять-двенадцать часов, приходил на
3
Автобиография и другие документы приведены на страницах 171 и далее.
4
Приказ и другие документы приведены в разделе "Фотографии".
Папа был на редкость современным человеком, он с увлечением читал газеты, переживая прочитанное, иногда подзывал меня и давал прочесть что-то полезное и не ошибался, так как отдельные моменты запали мне в память на всю жизнь. Особенно он гордился тем, что ему было поручено быть одним из основных докладчиков на городском партийно-хозяйственном активе, посвященном 17-му съезду партии. Он был беспартийным, так как явно выраженная глухота мешала ему сделать такой важный шаг. Я убежден, что если бы не глухота, отец достиг бы многого. Кстати говоря, под его началом работал ныне всем известный Герой обороны Москвы политрук 28-ми панфиловцев Клочков. У меня с папой всегда были прекрасные отношения, так как повода для конфликтов не было. Он, всегда ровный в обращении, с доброй улыбкой вызывал у меня такое чувство, что он мой друг, и эти отношения сохранились до конца. С течением времени, со студенческих лет, а тем более позже, он относился ко мне с уважением и даже как-то застенчиво, и мне хотелось сделать для него что-то приятное.
У родителей был постоянный круг друзей, которые два раза в году, по праздникам, встречались у нас. Таким встречам предшествовала многодневная подготовка. Стол был прекрасным, особенно заливной поросенок, царила веселая, дружеская атмосфера. Много пели, без крика, с большим чувством. Особенно любили петь: «Славное море – священный Байкал», «Слышен звон кандальный», «Ямщик», «Вниз по матушке по Волге» и шуточные – «Пошел купаться Умберлей», «Через тумбу – тумбу раз» (студенческая), ну и конечно, «Кони вороные» и «Когда б имел златые горы». Неплохо было бы вспомнить эти прекрасные песни сегодня.
Хватало у папы и хозяйственных забот: заготовка дров на весь год, закупка на зиму овощей, набивка погреба снегом, ремонт дома. Когда я подрос, часть забот перешла ко мне.
Запомнились мне его подарки – велосипед и охотничье ружье, с которыми я исколесил все вокруг, что положительно сказалось на моем физическом развитии. Мне всегда было приятно, когда в разговоре со мной, люди, работавшие с папой говорили много добрых слов о нем. Читая сохранившиеся документы, с гордостью отмечаешь, что где бы папа ни работал, повсюду он добивался успехов и самых лестных характеристик. Настоятельно рекомендую внимательно прочитать эти документы [5] , тем более что они представляют интерес с точки зрения оформительской, стиля изложения, бумаги. Некоторые из них датированы 1904 годом!
5
Документы приведены в разделе "Фотографии".
Родственники
Дядя Коля. Мамин брат, дядя Коля был на пять-семь лет младше мамы. Он мне запомнился как человек, попавший по ошибке в ту среду, в которой он вынужден был жить. Всегда аккуратно постриженный и причесанный на пробор, чисто выбрит, в крахмальном воротничке (иногда жестком – пристегивающимся), в отутюженном костюме, модных туфлях и шляпе – а их носили в ту пору единицы – и с изящной тросточкой. Он резко выделялся из окружавших его каким-то аристократическим видом. Он был молчалив, сдержан, неулыбчив, держался гордо и независимо. Вообще, он был очень интересным внешне. По-видимому, и внутренний мир его был глубже и шире окружавших его людей. Он был прекрасным пианистом, иногда целыми вечерами играл прямо с листа Бетховена, Моцарта, Шопена, Листа. Его скромный заработок рядового бухгалтера не позволял ему купить пианино, поэтому он брал его напрокат на несколько месяцев, так как при отсутствии денег инструмент приходилось возвращать. Тогда он играл где придется. Летом он, как правило, брал отпуск и отправлялся на пароходе по Волге. По вечерам он играл на рояле в салоне первого класса, слушателей было достаточно. Эти своеобразные концерты давали ему как духовную, так и вполне материальную пищу. Несмотря на кажущуюся черствость, он был добрым и исключительно порядочным человеком. Дядя Коля одним из первых в городе приобрел детекторный радиоприемник, и я, затаив дыхание, вслушивался в далекие голоса, перебиваемые треском и писком в наушниках. Это было чудо! Однажды он, переговорив с мамой, заявил мне, что он готов учить меня играть на пианино. Я с восторгом согласился. Он был очень терпелив, а я не очень. Но дело продвигалось довольно успешно. Затем я продолжил занятия с преподавателем. Но скоро все закончилось – я сломал руку. Нет худа без добра – я радовался возвращению к ребячьим играм, которые из-за музыки были отодвинуты на задний план. Как только рука немного окрепла, я стал учиться играть на балалайке и значительно преуспел. Многие пренебрежительно говорят о балалайке. Однако, в то время без радио и телевизора балалайка, в какой-то мере, утоляла духовный голод. Затем папа купил мне мандолину, это был уже другой класс. Я увлекся, а позже, когда меня приняли в школьный струнный оркестр,
Летом 1934 года, когда у нас дома появился патефон, я решил проверить свой слух и голос. Когда дома никого не было, я ставил понравившуюся мне пластинку, внимательно прослушивал небольшой кусочек и пытался его воспроизвести, повторяя много раз и прослушивание и воспроизведение. Эти занятия дали безусловно большую пользу, и я стал прилично петь, главное. научился слушать музыку и получать огромное удовольствие, слушая классическую музыку по радио.
По соседству стоял дом наших родственников Молчановых, где росли четыре моих двоюродных сестры и брат. Я очень любил бывать в многолюдных семьях, где было всегда оживленно, весело. Вместе ездили за Волгу, в сад, за молодым сеном за город. Дядя Саня Молчанов, никогда не унывающий человек, несмотря на свою хромоту и постоянную нужду, был мастер на все руки, но особенно он был хорошим маляром и кровельщиком. С наступлением весны он со своим немудреным инструментом отправлялся в ближайшие села на заработки, ведь на его иждивении было пять человек.
У других наших родственников, Федосеевых, была большая семья, семь-восемь человек. Отец занимался сельским хозяйством, а кроме того арендовал за городом большой фруктовый сад, в котором летом работала вся семья, – вот было хорошо! В саду были все виды яблок и груш, заросли вишни и малины, куда я боялся заходить, так как мне рассказали, что змеи любят малину, и даже, якобы был случай, когда змея заползла в желудок мужику, который наелся малины и уснул на земле с открытым ртом. Внизу протекал ручеек, был колодец, изобилие птиц. Спали в шалаше. Меня, как самого маленького, все баловали и я всегда с нетерпением ждал выезда в сад. Осенью возами возили фрукты и обеспечивали всю родню. У нас и наших соседей была хорошая традиция – осенью заготовку капусты производить сообща. Собирались по очереди соседи и родственники, устанавливали на скамейках громадные корыта, вставали по обе стороны с тяпками и начинали рубить капусту, пересыпая морковкой и солью, а затем ведрами носили в погреб и высыпали в бочки. А мы, ребятишки поедали кочерыжки. Пели песни, сплетничали, было весело и празднично, стук тяпок, как барабанный бой разносился по всему кварталу. И опять, как ни странно по современным понятиям, обходилось без вина.
В селе Терса жила сестра моего папы – тетя Саша Краснова. Она одна жила в небольшом домике на высоком берегу Волги. Летом я не раз проводил часть каникул у нее, пропадая целые дни на Волге. На рассвете она меня будила и поила парным козьим молоком. Зимой, заморозив молоко, она укладывала его в мешок (что вызывало у меня восхищение), нажаривала тыквенных семечек и появлялась, как волшебница утром у нас. Для меня это был всегда праздник. Однажды летом я на байдарке один против течения поднялся из Вольска до Терсы. А это десять верст, что было для меня экзаменом на силу и выносливость, который я выдержал, но с потерями – плавки проерзал до дыр.
Мои друзья
С детства и до окончания школы мы дружили вчетвером: Костя Козырев, Толя Алещенко, Яша Шмидтин и я. Позже у меня завязалась дружба с Венедиктом Кузнецовым. Костя был богатырского телосложения, как и его двоюродные братья, один из которых был снят в документальном фильме о волжанах, где он подбрасывал двухпудовую гирю и отбивал ее грудью. Вместе с тем, Костя был исключительно застенчив и молчалив, отличный товарищ, бескорыстный и честный. Мы часто после школы часами засиживались с ним за шахматами. У них во дворе было всегда людно, так как там процветал спорт, был турник, трапеция, устраивались даже боксерские бои. Иногда зимой мы втроем залезали на печку и блаженствуя в тепле болтали. Особенно запомнился разговор о челюскинцах, о которых тогда говорил весь мир. Когда надоедало говорить, начинали возню, в результате кто-нибудь летел на пол под хохот оставшихся на печке. Когда мы заканчивали девятый класс, из Астрахани к Косте приехали две девчонки, знакомые Костиной мамы, они были на год младше нас. Все дни проводили вместе, ездили за Волгу купаться, а по вечерам ходили в парк на танцы. Одна из них, Лариса, была очень начитанная и серьезная девочка, а вторая, Людмила, пухленькая хохотушка, предпочитала песенки, болтовню, вздыхания и закатывание глазок, всячески стараясь произвести на меня впечатление. Мы ее постоянно разыгрывали, но она не обижалась и лишь улыбалась. Позже, когда я был уже студентом, она писала мне в Москву письма на многих страницах, но бедных по содержанию, и постепенно наше общение затихло.
Яша Шмидтин жил без отца, с матерью. Яша был очень развит, трудолюбив, отлично учился и был очень застенчив. Я всегда тянулся за ним, самолюбие не позволяло отставать, хотя в душе я считал его более способным. Мы были неразлучны даже тогда, когда они переехали на другой конец города, и мне иногда приходилось вечером через весь город идти к нему за консультацией, если не получалась задача по математике, а у него всегда все получалось. Как-то возвращаясь из школы, мы забрались всей ватагой на заброшенную стройку и стали, разделившись на группы, бросать друг в друга камешки щебенки. Мы с Яшей были вместе. Когда он, находясь передо мной, нагнулся за очередной порцией щебня, я сильно бросил камень, а Яша в тот момент выпрямился, и камень попал ему в голову за ухом. Хлынула кровь, все перепугались, но он держался молодцом. Кровь остановили, все обошлось благополучно, а наша дружба даже укрепилась, так как я проникся к Яше еще большим уважением. Но однажды я допустил бестактность по отношению к нему: мы о чем-то горячо спорили в присутствии девчонок (в этом все дело), я дал ему пощечину и сам обомлел. Яша покраснел, на глазах показались слезы обиды, и он отошел на другую аллею (дело было в парке). Я бросился за ним, стал просить прощения, и он простил. Но я себе этого долго простить не мог, и чувство допущенной несправедливости запомнилось на всю жизнь, Я стал более сдержанным в своих эмоциях, урок пошел на пользу. Я пишу об этом в надежде, что мои дети задумаются над этим и сделают соответствующие выводы, а аналогичных случаев у них было предостаточно. Но не следует думать, что я причинял Яше одни неприятности, – был случай, когда я (без преувеличения) спас ему жизнь. В одно из летних воскресений вся наша семья и куча знакомых, в том числе и Яша, всего тринадцать человек, включая шестерых детей в возрасте от десяти до тринадцати лет, отправились на лодке на другой берег Волги. Мы плыли вверх вдоль берега. А когда подошли к месту впадения в Волгу речушки Малыковка, лодку развернуло течением и понесло на середину реки, где стоял на якоре буксирный пароход. Колеса судна медленно вращались, удерживая его от сноса быстрым течением, якорь для этого был недостаточен. Мы буквально не успели понять, что происходит, как лодку затянуло под пароход. За несколько метров до парохода я нырнул в воду и крикнул: «Яша прыгай!» Он не раздумывая бросился в воду, хотя очень плохо плавал. Я подплыл к нему и стал поддерживать на плаву, пока не подошла спасательная лодка. Моя мама успела ухватиться за шпангоут под палубой и висела на нем наполовину в воде, пока ее не сняли спасатели, с трудом разогнув конвульсивно стиснутые пальцы. Несколько лет после этого мама лечилась. Остальных четверых ребят, которые ухватились за перекладины колес, вытащили через люк в палубе целых и невредимых, но перепуганных до смерти. С берега эту картину наблюдало несколько сот человек отдыхающих, и впоследствии все поражались, как в такой ситуации никто не погиб.