Оглянись – пришельцы рядом!
Шрифт:
Сенеб, мой дом и хранитель бьона, приветствовал меня бравурной мелодией и вспышкой пламени в камине. Он конструкт [27] , и потому удостоился имени; хоть не совсем разумное существо, зато на редкость преданное и заботливое.
Музыка отзвучала, и Сенеб спросил:
– Чай с булочками, магистр?
Дом знает мои вкусы и полон уважения к хозяину: магистр, и никак иначе! Хотя последние три столетия меня обычно зовут Ливийцем.
– Чай? Не откажусь. – Полюбовавшись языками пламени в камине, я сел в кресло, вытянул ноги и повернулся к Туманным Окнам. В холле их три: одно, из которого я вынырнул пятью минутами раньше, ведет к Октавии, другое – в мой кабинет в меркурианской половине бьона, а третье – обычный стандартный портал. Сейчас он связывал мой дом с базой Реконструкции под Петербургом.
27
Конструкт – существо на базе компьютера, с искусственно созданным разумом. Конструктами могут быть жилые дома, космические корабли, различные производства и так далее.
Узкая щель прорезала стену, в воздухе поплыл поднос с дымящейся чашкой и горкой булочек.
– Есть сообщение от Давида, – вымолвил Сенеб. – Интересуется, когда вы закончите работу над отчетом.
Голос его изменился: чай мой дом предлагал нежным контральто, а сейчас прозвучал сухой деловитый баритон. Сенеб лишен видимого облика, но речью, звуками и запахами умеет пользоваться виртуозно.
Поднос замер у моего локтя. Я отхлебнул золотистый настой, потом впился зубами в булочку. То и другое было великолепным. Просто восхитительным, особенно на взгляд человека, почти забывшего о благах цивилизации. В Древнем Египте, конечно, умели делать превосходные напитки, хороший хлеб и всяческие лакомства, но фараон Яхмос был владыкой суровым и не баловал деликатесами своих солдат, особенно ливийских и эфиопских наемников. В наш рацион входили лук, чеснок, каша из полбы, жидкое пиво и временами финики. Правда, став предводителем отряда, я получил возможность оттянуться.
– Координатор Давид просил передать, что торопиться нет нужды, – прежним суховатым тоном сообщил Сенеб. – Хотя магистр Гинах очень хотел бы повидать вас и…
Я помахал рукой, и дом замолк. Гинах вернулся три месяца назад и уже успел разгрузиться. Улов у него был богатый; не считая обычных сведений, интересных для психоистории, он раздобыл подлинный текст отчета Ганнона о путешествии на запад, за Столбы Геракла или Мелькарта, как их называли в пунической традиции. Мы с Гинахом занимались смежной тематикой: я – ливийцами, он – историей Карфагена, что контактировал с ливийскими племенами на протяжении многих веков. Однако работали мы не в фазе, ибо Карфаген был основан за восемьсот лет до новой эры, а я в те годы еще не добрался. О поздних ливийцах – тех, которые то нанимались в армии карфагенян, то сражались с ними, устраивая бунты и набеги – я не мог рассказать ничего интересного. Пока не мог. Через восемьдесят лет реального времени ситуация могла перемениться.
Фантомные языки огня метались в камине, соперничая яркостью красок с Туманным Окном – тем, что соединяло земную и меркурианскую части бьона. Стандартный портал был, как и положено, затянут серебристым, а в Окне, ведущем к Тави, плескалась синева. Я сидел расслабившись и думая о том, как приятно вернуться домой, вернуться во всех смыслах – в свою эпоху, в свое жилище и в собственное тело. Тут было так много привычного, хорошего – ощущение данной с рождения плоти и этот прохладный холл с камином, с дверьми, ведущими в спальню, и пространственными вратами, полные жизни небеса и мирная зелень Антарда, внимание коллег, заботливый Сенеб, чай, приготовленный им, и сладкие булочки… Было и кое-что еще, не просто хорошее, а прекрасное – руки, губы и глаза Октавии. Я чувствовал, как семнадцать лет мниможизни уходят в прошлое, проваливаются в никуда, и вместе с ними тает память о Небем-васт. Я еще вспомню о ней и вспомню эти годы, час за часом, день за днем, но это будет в Зазеркалье, в континууме Инфонета, в таком же почти нереальном существовании, как моя жизнь в облике Гибли в Ливийской пустыне.
– Для вас есть еще одно сообщение, магистр, – вкрадчивым бархатным голосом произнес Сенеб. – От старого, очень старого друга. Он сказал, что не виделся с вами целое столетие, но надеется, что вы о нем не позабыли. Его зовут Саймон, ксенолог.
Я замер, приоткрыв рот, потом сунул в него остаток булочки и энергично прожевал. Саймон, надо же! Мог ли я забыть его? Нет, клянусь теен и кажжа [28] ! С ним и с Корой, моей подругой, мы работали в системе Песалави и на Панто-5, а еще на Бу-Банге, Топазе и Нейле, где похожие на стрекоз аборигены собирают мед тысячи сортов. Не всякий их мед подходит для гуманоида с земным метаболизмом, и однажды Саймон…
28
Теен и кажжа – демоны ливийцев; кажжа – демон сухого песка, теен – демон зыбучих песков.
– Желаете связаться с вашим другом? – спросил Сенеб, прервав мои воспоминания.
– Да. Разумеется! – Я оттолкнул поднос, и тот неторопливо направился к стене, а затем исчез в щели рециклера, оставив слабый запах чая и сдобы.
Стена с частью камина c тихим перезвоном растворилась в ви-проекции. Я увидел обширный покой дисковидной формы: пол, плавно перетекающий в потолок, слабое свечение, что опоясывало комнату, нити причудливой паутины – они, казалось, вырастали прямо из воздуха. На планетарное жилище это не походило; скорее, ячейка где-нибудь в космическом поселении или на борту круизного корабля. В центре паутины парил человек – крупный, мощного сложения и почти нагой, если не считать мерцающего ореола вокруг бедер. Рядом с ним, на расстоянии протянутой руки, плавала в невесомости пара инфонетных капсул.
Человек прикоснулся к одной из паутинных нитей и сел. По его лицу, расслабленному, с полузакрытыми глазами и ярким пятном рта, скользнула усмешка.
– Тайтеро тилланаги прор опата зз'нуку!
Приветствие туземцев Нейла: чтобы твой зародышевый прор вздулся от личинок. Они придают большое значение воспроизводству потомства.
– Тайтеро зз'нукус этака ма, – произнес я, с некоторым усилием достигнув нужной артикуляции. – Чтоб у тебя тоже вздулось.
Мы захохотали, потом Саймон звонко хлопнул ладонью по голому колену.
– Не забыл еще нейл'о'ранги?
– Такое не забывается. Этот язык, эти крылатые создания и мед, который ты…
Он ухмыльнулся и тут же скорчил жуткую гримасу.
– Ни слова более, Андрей! Никто из нас не застрахован от ошибок. Кроме Носфератов, но к ним я не тороплюсь.
Это был все тот же Саймон, неунывающий и улыбчивый, как солнце в погожее утро. Я чувствовал, что нас разделяют космические пропасти, но, преодолев безмерность расстояний, его аура обволакивала меня теплом – не тем знойным и гибельным жаром, которым дышат раскаленные пески, а теплотой дружеского участия. Хоть мы трудились в разных койнах, он, несомненно, входил в мою вару [29] – так же, как Октавия, немногие мои друзья и бывшие возлюбленные вроде Коры. Это предполагает особую близость. Койн всего лишь общественный институт, пожалуй, единственный, что сохранился в наше время; он объединяет миллионы и уже поэтому не в силах заменить ни рода, ни семьи. Другое дело вара, своеобразное братство, где люди связаны не профессиональным интересом, а симпатией, духовной близостью и, наконец, любовью. Род и семья исчезли, но им на смену появилась вара – как знак того, что человек, хоть и сравнившийся мощью с богами, жить в одиночестве не может.
29
Вара – содружество людей, объединенных симпатией, дружбой, иногда – любовью; нечто вроде большой семьи или рода в прошлом.
Застыв в невесомости над своей паутиной, Саймон молча разглядывал меня. Потом произнес:
– Твой дом утверждает, что прошло двенадцать дней, как ты вернулся. Но эти волосы и кожа… и эти шрамы… Крепко досталось?
– Крепко, – подтвердил я.
– Где ты был? Когда?
– В Ливийской пустыне, а после – наемником в Египте. Командовал отрядом копьеносцев, бился с эфиопами на юге, с гиксосами на севере. Штурмовал Аварис с войсками Яхмоса.
Наморщив лоб, я перешел на певучий язык Та-Кем, Черной Земли. Внимая этим звукам, Саймон задумчиво хмурился.
– И что это значит?
– Мы шли перед фараоном как дыхание огненное и растекались по земле, как гнев Сохмет. Мы были как львы; терзали врагов и брали в добычу скот, зерно и серебро. Гиксосы, дети праха, бежали от нас словно гонимые ветром пустыни. – Помолчав, я добавил: – Так говорилось в папирусах Нового царства. Теперь я увидел это своими глазами.
– А где тебя приложили? – Он уставился на шрам под моей ключицей.
– При осаде Шарухена [30] , на юге Палестины. – Я погладил шрам пальцем. – Это железный сирийский клинок, Сай, и за него держался здоровенный аму или хабиру… [31] словом, азиат твоей комплекции. Перерубил мне ребра и проткнул сердце. Смерть была быстрой.
30
Шарухен – город на юге Палестины, осажденный армией фараона Яхмоса (начало Нового Царства, примерно 1500 лет до новой эры).
31
Аму, хабиру – кочевые племена семитов.