Оглянись! Сборник повестей
Шрифт:
«Неужели и я таким буду?» — подумал он вдруг со страхом. Странное дело: ему так хотелось быть похожим на Вадима, он даже старался ходить, как Вадим, так же засовывать руки в карманы, так же расстёгивать куртку и сдвигать на лоб спортивную кепочку, и вот Лёшке вдруг расхотелось быть на него похожим.
Ему вдруг представилось, что, может быть, придётся выбирать: быть сильным и одиноким или быть таким, как все, но зато и быть со всеми вместе… Три дня назад он, не задумываясь, выбрал бы одиночество, а вот сейчас он вспоминал деда Клавдия, как тот отдирал наличники, думал
Глава пятнадцатая
«Нашёл! Нашёл!»
Не прошло и двух часов, как Лёшка снял с костра ведро со странным месивом и чёрный от копоти чайник. В ведре, вероятно, была каша (назвать это супом было совсем невозможно).
Сам Кусков есть не стал: он угорел от дыма, глаза у него слезились и сильно тошнило.
Вадим же, к великому Лёшкиному удивлению, съел целую миску коричневой жидкой пасты, где попадались хвойные иголки и пепел из костра.
Художник ел молча, быстро, глядя куда-то мимо чашки, в огонь. Он торопливо выпил кружку тёмного чая, вынес из избушки кусок фанеры, торопливо приколол на ней лист бумаги и стал что-то быстро рисовать.
Лёшка посмотрел-посмотрел, ничего, кроме путаницы линий, не увидел и пошёл мыть посуду к роднику. Смотрел, как по тихой воде бегает-скользит водомерка. Голова у него гудела не столько от угара, сколько от новых, непривычных мыслей. Жирные миски отмывались холодной водой плохо, и Лёшка провозился долго. Потом завалился под куст да и проспал до вечера.
Растолкал его Антипа.
— Не спи, сынок, на сырой земле, — рокотал он. — Шёл бы в избу. Али на брёвнах каких-нибудь приспал бы. Застудишься. Счас хоть и жарко, а весеннее солнышко обманное.
Кусков вскочил. Действительно, спину немножко ломило.
— Ничего! — сказал он. — Обойдётся.
Они вошли в избушку.
На нарах, закрывши голову курткой, спал Вадим. На столе лежали стопкой рисунки.
Антипа глянул на первый и ахнул:
— Да никак это я!
На листе, среди хвойных ветвей, чётко выступало лицо бородатого охотника. Прямо и сурово смотрели глаза, и казалось — человек вырастал из этих ветвей, казалось — сам лес смотрит его глазами.
— Вот это да! — поразился Лёшка.
— Добрый вечер, — сказал Вадим, поднимаясь на нарах. — Смотрите, смотрите. Можно.
У него было измятое от сна лицо и беспомощные глаза.
— Вот, — сказал он. — Кажется, нашёл приём…
Лёшка осторожно перелистывал рисунки. Их было много. Большей частью портреты. С листов смотрели на мальчишку дед Клавдий, бабушка Настя, Катя… Они были похожи на себя и не похожи, точно художник нарисовал самое главное про них, то, чего они и сами не знали…
Больше всего поразил Лёшку пейзаж. Он был похож на те, что рвал Вадим, на нём была всё та же деревня, и всё-таки этот этюд очень от них отличался!
Там деревня была очень хорошо нарисована, всё было написано очень похоже, но только на такую картину посмотришь и скажешь: «Ну и что? Мало
Вот изба деда Клавдия, она была похожа на деда, на бабушку Настю… Старые морщинистые брёвна, коричневые стены, добрые, подслеповатые, старческие глаза-оконца. Камни у ворот, как припавшие к земле… Тёмное окно подпола, чердак…
Так и казалось, что сейчас между брёвнами просунется смешная короткопалая рука домового и поманит: «Эй! Иди домой!»
На последнем листе был нарисован тот мужик в зелёной шляпе. Он стоял как был — в широком костюме и пёстром галстуке, но странной была под его ногами земля, изрытая бороздами. Лёшка присмотрелся и увидел, что это руки, которые бережно поддерживают его. Старые руки, все в трещинах и в венах…
Лицо у мужика было счастливым и детским, на шляпе у него сидел тот петух с крана от самовара, который ему подарил Катеринин брат…
Петух пел, а мужик улыбался и слушал…
— Да! — сказал Антипа. — Вот ведь как.
— Вам нравится? — спросил Вадим. Никогда Лёшка не слышал у него такого робкого голоса.
— Я, — ответил Антипа медленно, — этих делов не понимаю… Может, тут чего и не так, а сердце щемит… Это вот надо Клавдию показать, он про всё может словами говорить, а я не могу. Мне не сказать. Я вот чувствую, а сказать не могу.
Он постоял, посмотрел ещё на рисунки.
— Да, — вздохнул он, поправил рукой бороду. — Я вот, — сказал он, — вам одеяла привёз. Орлик! — позвал он, высунувшись из избушки. — Орлюшка.
Из-за деревьев вышел тот самый седой конь с проваленной стариковской спиною, что видел ночью Лёшка.
— Вот, помогает мне на старости лет, — объяснил Антипа. — Некуда его теперь ставить, сарая-то ему не выстроили в посёлке. Теперь со мной, как собачка…
Конь грустно и шумно вздохнул.
— Что ж он, так с вами и ходит? — удивился Лёшка.
— Да нет, — сказал Антипа, снимая со спины коня маленький вьючок. — Пасётся где на полянке, я по своим делам хожу, а вечером на пост мой егерский приходит. Он ведь, Орлик, у нас конь заслуженный… После войны на пять деревень огороды пахал, сколько детишек выкормил…
Конь, понимая, что говорят о нём, встряхивал кожей, нюхал выгоревшую траву…
— Он и нынешней зимой двух ребят из бурана вывел. Катерину видал? Ну, плясунью-то… Замёрзла бы без него. Её и Петра Столбова, ровесник, наверно, твой будет.
Лёшка отломил горбушку хлеба, подал коню. Орлик понюхал её и осторожно взял чуткими губами.
— Что, — сказал, уходя в темнеющий по-вечернему лес, Антипа, — научился теперь костёр разводить?
— Научился, — покраснел Кусков.
— Ты всё ж с огнём-то поаккуратней, — посоветовал Антипа. — Сушь такая, как порох займётся! Не остановишь… Ты, сынок, это… — Антипа заботливо запахнул на Лёшке пиджачишко. — Как бы сказать… Допрежь чем за дело какое браться, посмотри, как его раньше творили, а уж потом принимайся… Люди ведь на земле давно живут. Много чего передумали и открыли. Ты того, не пренебрегай…