Оглянись! Сборник повестей
Шрифт:
— Любит, — прогудел Антипа.
— Вы думаете? — сказал Вадим.
Глава одиннадцатая
Весела была беседа
— Алик! Алик!
Кусков ошалело сел на сеновале.
— Вставай! Ишь как заспался, всю беседу проспишь. — Дед Клавдий теребил его за ногу. — Вставай, все уж по лавкам сидят.
— Я как-то незаметно уснул… — оправдывался Лёшка.
— Да тут воздух — чистый витамин, с его и спится! — объяснил дед. — Айда в избу.
В избе было полно народу. Незнакомые Кускову мужики и женщины, старики и старухи сидели за длинным столом. Звенели ложки, вилки…
— Ето нам минус! — кричал дед Клава. — Гость заспался, а мы и забыли.
«Да про меня всегда забывают, потому что я лишний», — привычно подумал Кусков и тут же спохватился: ведь дед-то специально за ним пошёл! И припомнил он стариковский вздох: «Ах он бедный!», и захотелось вдруг Лёшке сесть к старику поближе.
— Я бы с вами сел… — сказал он.
— А мы тебе кумпанию найдём, что тебе со стариками сидеть. Вот — барышня тебе. Тоже отличница.
«Вот я и в отличники попал», — усмехнулся про себя Кусков.
Рыжая девчонка протянула ему руку лодочкой:
— Катерина.
— Альберт, — буркнул Кусков, дивясь её густющей огненной косе и усаживаясь рядом.
Вадим сидел где-то у самого окна, под иконами. Он разрумянился и улыбался, но глаза его, цепкие глаза художника, хватали интересные стариковские лица, старинные рубахи, словно фотографировали.
— Клавдей! Клавдей! — кричали из угла. — Доставай гармонию!
— А что, — кричал дед Клава. — Закусывайте, а потом не жалей полов, отпляшем напоследок.
— Почему напоследок? — спросил Лёшка.
— А вы что, ничего не знаете? — спросила Катя.
— Катерина! Катюша! — кричали ей из-за стола. — Сделай выходку — начни!
— Да ну! — отмахивалась девочка.
Дед Клава развёл гармонику, и она полыхнула на пол-избы расписными розовыми мехами, словно жар-птица махнула крылом…
И такая рассыпалась кадриль, что Кусков так и застыл с поднятой на вилке большущей картофелиной. А ноги у него сами собой начали приплясывать.
Немолодой мужик, совсем незаметный за столом, вдруг скинул звякнувший медалями пиджак, крутанул ус и прошёлся по горнице.
Он вроде и не плясал, так просто ходил, притопывая каблучками. Вот он сделал круг, другой, словно навивал в горнице пружину, которая уже звенела в воздухе и вот-вот готова была сорваться.
— И-и-и-и-их-х-х! — выкрикнул он вдруг, махнул ногой под потолок, чуть не под лампу, и такая дробь рассыпалась по половицам, такой и плеск, и мелькание ладоней наполнили дом, что Кускову показалось, будто он и сам пляшет.
И вот уже две женщины сорвались и пошли вслед за танцором, а минуту спустя всё вокруг ходило ходуном, казалось — крыша слетит и дом раскатится по брёвнышку.
В этот момент страшно пожалел Кусков, что не умеет плясать!
Катя носилась пламенем по избе, и коса её мелькала как лисий хвост.
— Валяй! — кричал дед Клава. — Разноси! Эх! Кавалер нонеча слабый пошёл, необученный! Мне бы годков несколько скинуть, я бы показал молодца!
Но Лёшка обратил внимание на то, что у Кати было совсем невесёлое лицо. Она плясала, будто боялась расплакаться… Лицо у неё было бледным, губы закушены…
«Да что ж такое происходит? — подумал Лёшка. — Ведь она в самом деле чуть не плачет».
Дед Клава бросил играть, когда большинство танцоров повалилось на лавки.
— Ничё! — сказал тот мужик, что начинал пляску. — Ничё, мы можем ещё кое-что… — Он нисколько не задохнулся, словно и не танцевал.
— А всё ж не то, — сказала старуха, сидевшая напротив Кускова. — Мы, бывалочи, не так танцовывали…
— И то правда. Хоть и хорошо, а всё ж не так… — поддакнула ещё одна.
— Ты поглядела бы, как внук мой скачет, — степенно ответила ей старуха с медалью матери-героини. — Эдак ноги рогачом разведёт — и давай трястись, давай трястись! И как его девки такого терпят!
— А что! — сказал дед Клава. — Я молодой был — тоже козлом скакал.
— Ну всё ж не этак.
— Не то беда! — прогудел Антипа. — Не то беда, что по-другому пляшут, а то беда, что не по-своему!
— Именно что! — поддакнула бабушка Настя. — Как негр-то, всё едино не сумеет, а сумеет, дак всё не негр, а свой-то, отеческий танец позабыл…
— Ноне уж никто, как в старину, и не танцует, а хорошо танцевали…
— А как? — спросил Вадим.
Никогда раньше не видел Лёшка его таким. Рубаха у художника была расстёгнута, волосы упали на потный лоб, а рука так и бегала по листу… Гора набросков лежала перед Вадимом на столе.
— Раньше со всем степенством танцевали… Стеночкой.
— Так покажите! — взмолился горячо, как мальчишка, Вадим.
— Покажите, покажите… — загудели за столом.
— Да уж мы сто годов не танцевали… Ну что, Марковна, человек просит…
Старухи, посмеиваясь, подталкивая друг друга, выстроились у стены.
— Павлин нужон! Клавдей, иди павлином!
— Я хучь кем могу! — Дед Клава выкатился перед линией.
— Ай, вот шёл павлин! Ай, лятел павлин! — резким голосом прокричала старуха, та, что звали Марковной. И старухи, выпрямившись, качнулись вдоль стены.
— Он летел-спешил через улицу!
Эта песня была совсем непохожа на то, что прежде слышал Кусков и что считал русской народной песней. Старинный, вибрирующий напев, пришедший из глубины веков, лился в горнице.
— Ай, нёс павлин! Ай, нёс павлин!
— Спел виноград! Спел виноград!
«Виноград?! — подивился Кусков. — Да откуда же эта песня? В здешних лесах клюква да морошка… А тут виноград!»
Дед Клава степенно прошёл перед стенкой старух и поклонился запевале, и та ответила поясным поклоном, торжественно и чинно.