Огнь поядающий
Шрифт:
– Но в итоге ты оказываешься под каблуком у этого чудовища Евтропия! – воскликнула Евдоксия и в испуге замолчала: ей послышались шаги за стеной.
– Ты несправедлива к нему, – возразил Аркадий. – Господин Евтропий – это лучший вариант. Во всяком случае пока. Он избавил государство от Руфина, который готов был сам воссесть на трон. Он защищает нас от притязаний Стилихона, у которого я узнаю руфиновские замашки. Наконец, он соединил нас с тобой, – хотя бы за это мы должны быть ему благодарны. Будучи евнухом, Евтропий не может претендовать на единоличную власть. Он умен и опытен. Разве не он в прошлом году отразил набег уннов, за что и был удостоен консульского звания? А на большее
Этот разговор происходил вскоре после рождения Пульхерии. Евдоксия вспомнила его сейчас, раздумывая, как возобновить обсуждение и убедить мужа, что насчет Евтропия он ошибается. Накануне Иоанн, друг Аркадия, заговорил с василиссой наедине и теперь она знала нечто такое, чего не знал василевс…
Неосторожный рывок расчесываемых волос прервал размышления Евдоксии и реакция ее была мгновенна:
– Смотри, что делаешь, дрянь! – она схватила прислуживающую придворную за руку, ногтями вонзаясь ей в ладонь.
– Простите ради Бога, ваша милость, – испуганно залепетала та. – не нарочно, честное слово…
– И замолчи, не мешай мне думать!
Иоанн был другом детства Аркадия, одним из тех, кого отобрали для совместного обучения и совместных игр с наследником. Сейчас он, как и Аркадий, еще доучивался у ритора, и даже не имел придворной должности, но василевс не скрывал, что в будущем намерен поручить ему один из ключевых постов, если не в государстве, то в дворцовом управлении. Евдоксии Иоанн нравился, но не как будущий сподвижник великих начинаний ее мужа, а просто как весельчак и шутник, всегда умевший разрядить обстановку. С ним у нее установились своего рода приятельские отношения, дозволявшие некоторые вольности в обращении, хотя и не имевшие под собой никакой серьезной почвы. Евдоксии нравилось, когда ею восхищались, а Иоанн умел рассказывать ей о ее красоте. Она могла ответить ему в игривом тоне, отчего по дворцу даже поползли слухи об особых отношениях между ними. Но Евдоксию они только смешили. Еще можно было бы понять, если бы он был писаным красавцем… А так – худой, голенастый, длинноногий и длинноносый, обликом он напоминал ей цаплю. И ради этого подвергать опасности свое доброе имя? Что репутация – это самое ценное, что есть у женщины, Евдоксия хорошо усвоила – и от отца, и от Промота, и от Марсы.
На этот раз Иоанн отозвал ее во внутренний дворик и, среди обычных шуток и восторгов, глядя ей в глаза процедил сквозь зубы:
– Положение серьезное, твоя милость! Ты должна как-то убедить нашего господина дать отставку Евтропию. Гайна грозит, что не сможет сдерживать мщение Тривигильда. Между тем есть люди, которые могут справиться с ситуацией. Я лишь передаю тебе их просьбу.
– Но почему я? – удивилась Евдоксия. – Разве ты сам на правах друга не можешь поговорить с Аркадием? Он разумный и вменяемый человек. Если твои доводы основательны, он послушает тебя.
– Ты же знаешь, только не в случае с Евтропием, – губы Иоанна нервно дернулись. – Я уже пытался ему намекать, но он и слышать не хочет. Тут нужна… женская хитрость.
«Женская хитрость!» Легко сказать! Евдоксия была неглупа, но Евтропий был гением лукавства, способным соперничать с самим отцом лжи! Перед ним она чувствовала себя котенком. После долгих раздумий, на чем можно сыграть, она пришла к выводу: только на любви мужа! Если Евтропий нанесет ей оскорбление, она сможет требовать у Аркадия его отставки. Но и Евтропий это знает, поэтому держится в рамках, хоть и скрипит зубами на прежнюю подопечную.
– Какие серьги вы сегодня хотите, ваша милость, – другая придворная, пожилая, подобострастно склоняется к ней, держа на подушечки несколько шкатулок.
– Вот эти, с карбункулами и жемчугом, – показывает пальцем Евдоксия.
– Тогда ожерелье тоже будет с карбункулами? – переспрашивает женщина.
– Ну, да, конечно, кажется, это ясно! – Евдоксия недовольна, что ее отвлекают от важных размышлений.
Однако, когда приготовления закончены, глядя в зеркало, она отвлекается сама. Лицо, которое смотрит на нее из туманной глади металла, слишком прекрасно, чтобы им не полюбоваться. Пшеничные волосы разобраны на прямой пробор и, закрывая уши, охватывают голову, подобно венцу. Легкая золотая сеточка хранит их форму, а золотой обруч придает им волнообразный изгиб, направляя к плотно скрученному на затылке пучку. Поредевшие было после родов, сейчас они вновь стали густеть. Темно-карие глаза излучают тихий блеск, как вишни в тенистой кроне дерева. Ресницы после натирания оливковым маслом хорошо восстановились и вновь, образуя излом, почти касаются бровей. Млечно-белая кожа чиста, ни единого прыщика или покраснения…
– Вот тут надо выщипать по несколько волосков, – показывает Евдоксия на внешние концы бровей.
– Сейчас, ваша милость… Потерпите немножко…
Несколько мгновений боли, – но очертания бровей стали, несомненно, лучше, и теперь они похожи на раскинутые крылья летящей птицы.
Теперь хорошо все! К карбункулам и ожерелью пойдет пурпурная далматика.
– К вам госпожа Олимпиада, ваша милость! – доложил вошедший евнух.
– Что ей до меня? – нахмурилась Евдоксия.
– Договориться о времени раздачи милостыни.
– Ладно, зови.
Робкими, семенящими шагами вошла диаконисса Олимпиада, одетая, как всегда, в серые облачения скорби. Несмотря на летний зной, голову и плечи ее покрывал плотный мафорий. Ей было уже около сорока лет, а выглядела она еще старше. Бледное, цвета слоновой кости, лицо прорезали глубокие морщины, бледные губы ввалились, а зубов, похоже, под ними и нет. А ведь когда-то она, видимо, была недурна собой, – во всяком случае, лицо у нее, как говорится, породистое, а глаза и сейчас хороши, – только они одни и живут на изможденном лице.
– О чем ты хочешь говорить со мной, госпожа Олимпиада, – спросила Евдоксия, стараясь выглядеть приветливой.
– Господин архиепископ передает, что хочет устроить раздачу милостыни и просит узнать, когда бы ты могла присутствовать.
Олимпиада говорила, опустив глаза и почти не разжимая губ, немного пришепетывая, как бывает при отсутствии передних зубов.
Евдоксия задумалась.
– Сейчас очень жарко, и в ближайший месяц жара едва ли спадет. Если только поздно вечером. Можно после крестного хода. Можно – вместо. Насчет ближайшей седмицы я ничего сказать не могу, но дальше господин архиепископ может назначить любой удобный ему день. Наверное, лучше, чтобы это был какой-нибудь праздник… Какие святые там у нас?
– Святой мученик Вавила, святые мученики Иувентин и Максим, воины… – начала диаконисса, как будто листая в уме святцы.
– Ладно, – кивнула Евдоксия. – Пусть господин архиепископ выберет на свой вкус…
Олимпиада поклонилась ей в пояс и хотела уже уйти, но Евдоксия вдруг обратилась к ней сама.
– Госпожа Олимпиада, – сказала она, мучительно морща лоб и кривя губы. – Мне неприятно тебе это говорить, но… Ты бы мылась, хоть иногда. Раз уж ходишь во дворец…
Диаконисса вздрогнула, как от удара и беспомощно заморгала редкими ресницами.