Огнеглотатели
Шрифт:
— Когда закончится, — тихо проворчал Джозеф, передразнивая южный выговор мистера Гауэра.
— А вам здесь действительно нравится, Пол? — спрашивает мама. Посмотрела ему в глаза. — Или вы нас просто используете?
— Здесь очень красиво, миссис Бернс. Мы очень рады, что приехали сюда.
По волнам по вольным, По вольным, по вольным…Макналти молча лежит на песке, свернувшись, отдельно от нас. Стемнело. Луна так и не показалась. Прожектор маяка не вращается. Ничего, только звезды, немыслимое
— Глядите, — шепчет; указала рукой, и мы все стали молча провожать его глазами.
— Это спутник, — сказал Дэниел.
Пролетел над нами. Мы выдохнули.
— А что спутник дал Луне? — спрашивает Йэк.
— Не знаю, — чей-то голос.
— Совет, — говорит Йэк. — Он из Страны Советов.
— Пора зажигать костер, — говорит Джозеф. — Не будем дожидаться дня Гая Фокса.
— День Гая Фокса! — сказал Лош и как подскочит, и они с Джозефом и Йэком рванули к костру, и мы увидели, как чиркнули спички, как занялись первые языки.
Макналти с нами не пошел. Мама накрыла его одеялом.
— Благослови, Господи, — шепчет.
Я на минутку сел с ним рядом на корточки.
— Вы в порядке? — говорю.
Он схватил мою руку. Глаза смягчились.
— Да, — говорит, и на миг все его безумие будто исчезло куда-то. Он глянул на меня с нежностью. — Не беспокойся, — говорит. — Я тебя люблю, мой славный.
А потом он закрыл глаза, и я пошел с остальными к кромке воды. Огромный костер скоро загудел. К югу тоже вспыхнули костры, и на рубеже моря и суши образовалась целая цепочка из огней. Жар заставил нас отступить. Джозеф обхватил меня рукой.
— Смотри, Бобби, он сейчас разгорится до небес, — говорит.
И внезапно, скрытно, поцеловал меня.
Мама попросила нас прочитать молитву.
— Даже если вы не веруете, — говорит. — Даже если считаете, что там нет ничего, кроме ничего.
И мы встали на колени, все вместе, возле костра и воды, и голоса наши устремились вверх вместе с пламенем.
— Не дай этому случиться, — повторял я вместе с Айлсой. — Прошу тебя. Прошу.
Я достал из кармана свою молитву и бросил в огонь — она вспыхнула и понеслась ввысь.
А потом мы сидели парами и небольшими группами и почти не говорили; взрослые пили вино и пиво, а я ненадолго уснул, а когда проснулся, увидел, что Дэниел и Айлса сидят вместе со мной рядом. Они говорили про Кент и Кили-Бей, про школы, про матерей и оленят, и как они любят свободу, и как ненавидят, когда им говорят, что и как делать, а я лежал, вслушиваясь в их голоса, и были оба эти голоса такими тихими и сильными, и при этом такими непохожими один на другой. И я знал, что, если только нам удастся преодолеть эти дни и ночи ужаса, впереди нас, наверное, ждут просто захватывающие времена. И вот, лежа там, я приоткрыл глаза, чтобы посмотреть на своих друзей, и вдалеке, во тьме за ними, увидел огнеглотателя: он был один, и он выдувал в пустоту язык пламени. Никто этого не видел. Взрослые смотрели на огонь и на море. Я подполз к Дэниелу и Айлсе.
— Смотрите! — шепчу.
Они обернулись, и мы тихонько отползли от огня в темноту и сели там все вместе, сидим и смотрим, как прекрасен Макналти — лицо сияет прямо как пламя, а когда
53
Если. Если бы Кеннеди или Хрущев отдали в ту ночь приказ пустить ракеты… Если бы какой-нибудь генерал в каком-нибудь подземном бункере, или командир какой-нибудь подводной лодки на самом дне моря, или летчик в каком-нибудь самолете потерял рассудок от напряжения и сам, по своей воле, нажал на кнопку… Если бы забарахлил какой-нибудь примитивный компьютер… если бы корабли, следовавшие на Кубу, так бы и шли на Кубу… Если… если… я бы тогда не сидел здесь, рядом со старой лампой из Лурда, и не писал эту историю. И не осталось бы повести о том, что произошло в Кили-Бей осенью 1962 года. Может, и вовсе бы ничего не осталось, никакого мира, лишь обугленный, изуродованный комок отравленной земли, отравленного воздуха и отравленной воды, и он продолжал бы вращаться в пустоте и тьме космоса. Конец истории. Конец всех историй. Ни меня, ни вас — никого. Но никто не нажал на кнопку. Корабли повернули вспять. Мы сделали шаг назад от ворот ада.
Люди по всему миру вели себя так же, как и мы в нашем маленьком захолустном Кили-Бей. Мы дрожали, трепетали, тряслись от ужаса. Мы кричали: «Нет!» В каких-то местах начались беспорядки, мародерство. Даже неподалеку от нас, в Ньюкасле, были стычки на улицах. В Блайте какие-то подростки подпалили газетный киоск. Но большинство, как и мы, в Кили-Бей, держались вместе, делились едой, старались любить друг друга. Даже те из нас, кто ни во что не верил, возносили молитвы. Мы зажгли костер. Мы перебрасывались шутками, видели сны, плакали, забирались в прошлое и пытались заглянуть в будущее. И все это время на нас смотрели равнодушные звезды, напоминая, какие мы крошечные, какие ничтожные — возможно, мы и вовсе никому не нужны.
И в самом сердце этой последней ночи Макналти выступал бесплатно, не для зрителей. Он не требовал, чтобы на него смотрели, не требовал, чтобы ему платили. Он выдохнул пламя в небо, а потом совершил смертельный поступок: вдохнул его обратно.
Когда мы до него добежали, он уже был мертв. Факелы, будто свечи, перемигивались рядом. Мы встали на колени и услышали, как испуганные голоса выпевают во тьме наши имена: Бобби! Айлса! Дэниел!
Я взмахнул факелом и увидел, как приближаются их силуэты; и вскоре все переместились от пылающего огня к огнеглотателю, лежавшему бездыханно на холодном песке.
Мама закрыла ему глаза.
— Бедняга, — прошептала она.
И прижала меня к себе.
Мы смотрели на тощее, измученное тело, пока факелы не погасли; а я подумал — что, если вскрыть его, увидеть, что там внутри: молчание, тишину, загадочное исчезновение жизни.
Есть, конечно, и другие «если». Если бы в то воскресенье я не пошел с мамой на набережную Ньюкасла… Если бы папа не вспомнил, что произошло по дороге из Бирмы… Если бы Макналти не пришел в Кили-Бей… Если бы мы с Айлсой не пошли в дюны и не привели его… Если. Но все это произошло, и он умер, и эту историю уже не изменишь.