Огнеглотатели
Шрифт:
— Запомню, — говорю.
— Молодчина.
Мы одновременно потянулись друг к другу. Руки встретились в воздухе между стульями.
— Молодчина, — повторил он.
«Я тебя люблю, папа, — сказал я про себя. — Люблю тебя. Люблю».
На следующий день я впал в полное безрассудство. Папа болен. Мир того и гляди погибнет. Хотелось встать и успеть побороться до того, как опустится тьма. По дороге в школу я все время чувствовал, как внутри нарастает гнев, чувствовал от этого какую-то странную радость, странное отчаяние.
Выходим
— Может быть, этот день станет для нас последним, — говорю.
— Может, и станет, — отвечает.
Смотрим друг на друга.
— И что? — Это мы одновременно.
— Давай все сделаем как надо, — говорит. — Решительно и храбро.
Стиснули друг другу руки, а потом вошли в школу и давай и дальше в том же духе. Ребята смотрят, пихают друг друга локтями, перешептываются. Бобби Бернс, говорят. Кто бы мог подумать? Бобби Бернс и Дэниел Гауэр, новенький с юга. Закончилось все в итоге на мне. После обеда я положил фотографию Любоку на стол. Видели все, кто был в классе.
— Значит, правда, — говорит Дороти Пикок. Уставилась на меня. — Это действительно ты.
Я кивнул:
— Угу. Я.
— И я, — говорит Дэниел.
Тут вошел Любок и все увидел. Полная тишина. Все остальные смотрят на нас во все глаза. Любок взял фотографию за уголок, будто брезговал. Глянул на нас. Говорить ему ничего не понадобилось. Я весь дрожу, сердце бухает, лицо горит, а внутри бушует какой-то восторг. Дэниел встал. Я встал с ним рядом.
— Я, — сказал Дэниел.
— Мы оба, — поправил я.
Любок хмыкнул.
— Значит, ты эта мразь, — говорит. Скрючил палец. — Давай за мной.
43
Кабинет Грейса. На стене, рядышком, висят распятие и его диплом Лидского университета. На полке пук красных цветов. Статуэтка Мадонны в маленьком гроте, вырубленном в стене. На столе — пачка фотографий Тодда и его хлыст. Голос спокойный, почти ласковый.
— Роберт Бернс и Дэниел Гауэр, — говорит. Улыбнулся Любоку — тот стоит у него за спиной. — Странная парочка, да, мистер Любок?
— Странная, — говорит. — Но такая мразь…
— Именно, — говорит Грейс. — Заблудшие и падшие отыщут друг друга, вне зависимости от своего происхождения.
Я посмотрел на Богоматерь, на змею, что извивалась в агонии у ее ног. Посмотрел на Тодда на фотографии, на ниточку слюны между его оскаленных зубов.
Грейс пролистал какие-то бумаги.
— Твой отец, — говорит мне, — работает в доках.
— Да, — отвечаю.
Любок как двинет меня костяшками пальцев.
— Да, сэр, — поправляюсь.
— И что он на все это скажет?
— Я не знаю, сэр, — говорю.
— Не знаешь?
— Да им наплевать, — говорит Любок. — Этим-то. Этим, из Кили-Бей…
— Рабочий класс, — говорит Грейс. — Низы общества. Может, то, что они готовы получать нормальное образование, — чистая выдумка. Ты что думаешь, Бернс?
— Я не знаю, сэр.
— Не знаешь? А что скажешь, если у тебя останется одна дорога в жизни — в доки вслед за отцом?
— Да я не против, сэр, — говорю.
— Ну, это легко устроить. Вокруг достаточно заведений, куда тебя возьмут, когда мы тут с тобой закончим. Заведений, откуда одна дорога — в доки и другие подобные места.
Согнул хлыст обеими руками.
— А вы, мистер Гауэр, — продолжает, повернувшись к Дэниелу. — Как я вижу, вы оказались настоящим змием-искусителем. Понятное дело, что вам, как бы оно ни обернулось, никакие доки не грозят. Полно заведений, которые еще передерутся за право вас принять. Ваш отец…
— Он мне помог, — вдруг вставил Дэниел. — Он отпечатал эти фотографии.
— Ах, ну да, конечно. — Развел руки, улыбнулся мне. — Рядом с твоим домом, прямо на берегу, завелось гадючье гнездо, Роберт Бернс. И они отравили тебя своим ядом. Сбили с пути истинного.
— Довели до греха, — прошептал Любок. — Подтолкнули к самым вратам дьяволовым.
— И ты думал, что этот мальчик может стать тебе другом? — говорит Грейс. — Ты вообразил себе, что, когда тебя поймают и накажут, он останется с тобой рядом? Ничего подобного, Роберт Бернс. Больно уж переменчивы его привязанности и пристрастия. Ты для него просто игрушка. Ты будешь работать в доках, ходить в комбинезоне, будешь через решетку таращиться на улицу, а твой приятель мистер Гауэр будет стоять снаружи с фотоаппаратом. И сделает прелестный снимок: ты за решеткой. Прекрасно отобразит разочарование в твоем взгляде. Уловит тоску в твоем сердце. Поймает боль в выражении твоего лица, в твоей позе. Красивая с тебя получится фотография на потребу людей из высшего общества, Роберт Бернс.
Дэниел щелкнул языком:
— Чушь он несет. Не дай ему себя запугать, Бобби.
Любок ткнул его под ребра. А Грейс вдруг протянул через стол руку и сорвал у Дэниела с лацкана значок.
— Не имеете права, — сказал Дэниел. Указал на фотографии. — И на это тоже. Нельзя бить детей.
Грейс так и вспыхнул:
— Это твой отец так говорит?
— Мой отец знает, что это так.
— По счастью, мы здесь придерживаемся других взглядов.
Грейс взял хлыст, встал, обошел вокруг стола.
— Не прикасайтесь ко мне, — сказал Дэниел.
Грейс потянулся к нему.
— Ты еще смеешь мне указывать? Стой спокойно! — прошипел он.
Дэниел повернулся к двери, но Любок удержал его.
— Тварь трусливая! — говорит. — На тайные пакости у него мужества хватает, а как дошло до наказания — так в кусты.
Дэниел вывернулся из-под его руки. Плюнул на пол.
— А вы — фашисты и свиньи. Идем, — говорит. — Пошли отсюда, Бобби.
— Стоять! — говорит Грейс.
Я стою неподвижно. Знаю, что нужно бежать вместе с Дэниелом, но стою. Любок снова попытался схватить Дэниела, но Грейс покачал головой: