Огнем и мечом. Часть 2
Шрифт:
Заглоба легко переходил от крайнего отчаяния к надежде. И сейчас вдруг в него вселилась такая уверенность, словно он уже был в лагере князя Иеремии. Однако положение его сделалось немногим лучше. Он сидел на сеновале и, пока держал в руке саблю, действительно мог долго обороняться. Вот и все! От чердака до свободы путь был еще чертовски долог — к тому же внизу Заглобу ждали сабли и пики дозорных, бодрствующих под стенами хлева.
— Как-нибудь обойдется! — буркнул Заглоба и стал помалу разгребать и выдергивать солому из кровли, чтобы иметь
Дело пошло споро: молодцы за стенами, скрашивая время в карауле, продолжали переговариваться, к тому же поднялся довольно сильный ветер и, теребя ветви растущих поблизости дерев, заглушал шуршанье соломы.
В скором времени сквозное отверстие было готово — Заглоба высунул голову наружу и огляделся.
Ночь уже подходила к концу, и восточная сторона небосвода озарилась первыми проблесками дня; в предрассветном неярком свете Заглоба разглядел майдан, сплошь забитый лошадями, перед хатой долгие неровные ряды спящих казаков, далее колодезный журавль и колоду, в которой поблескивала вода, а подле еще один ряд спящих людей и десятка полтора казаков, прохаживающихся с саблями наголо вдоль этого ряда.
— Это ж мои люди связанные лежат, — пробормотал шляхтич. — Ой! — добавил он минутою позже. — Кабы мои, а то ведь княжьи!.. Хорош предводитель, ничего не скажешь! Завез к черту в зубы… Стыдно будет им в глаза смотреть, если, конечно, господь возвратит свободу. А все из-за чего? Из-за выпивки и амуров. Какое мне было дело, что у мужиков свадьба? Не пристало старой кобыле хвостом вертеть! Больше в рот не возьму этого вероломца-меду, что не в голову — в ноги шибает. Все зло на земле от пьянства: когда б на нас трезвых напали, я бы, ей-ей, викторию одержал и Богуна в хлеву запер.
Тут взор Заглобы снова упал на хату, в которой почивал атаман, и задержался на двери.
— Спи, спи, злодей, — пробормотал он. — Авось увидишь во сне, как тебя черти в аду лущат, чего, впрочем, и так не избегнешь. Решил из моей шкуры решето сделать? Что ж, попробуй! Залазь ко мне наверх, а там поглядим: может, еще я твою продырявлю, да так, что и собакам обувки не выкроишь. Только б мне вырваться отсюда! Только бы вырваться! Но как?
Задача и в самом деле представлялась невыполнимой. Майдан был забит людьми и конями; даже если бы Заглоба сумел выбраться из хлева, даже если б, соскользнув с крыши, вспрыгнул на одну из тех лошадей, что стояли возле самого хлева, ему бы не удалось даже ворот достигнуть, а уж тем паче ускакать за ворота!
И, однако ж, ему казалось, что главное сделано: он был свободен, вооружен и под стрехою чувствовал себя, как в твердыне.
«Какого черта! — думал он. — Неужто я затем из пут освободился, чтоб повеситься на тех же веревках?»
И снова в голову ему полезли всяческие хитрости, но в таком множестве, что разобраться в них никакой возможности не было.
Между тем на дворе заметно серело. Поредела тень, укрывавшая соседние с хатой постройки, крыша как бы серебром покрылась. Уже Заглоба легко мог различить
Вдруг один из спящих поднялся и не спеша прошелся по майдану, в иных местах ненадолго останавливаясь, поговорил о чем-то с казаками, стерегущими пленных, а потом направился к хлеву. Заглоба сперва решил, что это Богун, так как заметил, что дозорные с ним разговаривали, как подчиненные с командиром.
— Эх, — пробормотал он, — ружьецо бы сюда! Ты б у меня закувыркался.
В эту минуту человек поднял голову, и на лицо его упал бледный отблеск утренней зари: то был не Богун, а сотник Голодый, которого Заглоба тотчас узнал, ибо помнил прекрасно по тем еще временам, когда в Чигирине водил с Богуном дружбу.
— Эй, хлопцы! — сказал Голодый. — Вы, часом, не спите?
— Нет, батьку, хоть и берет охота. Пора б нас сменить.
— Сейчас сменят. А вражий сын не убег?
— Ой-ой! Разве что душа из него убежала — даже и не пошевельнется.
— О, это стреляный воробей. А ну-ка, гляньте, как он там, такой и сквозь землю горазд провалиться.
— Сейчас глянем! — ответили несколько казаков, направляясь к дверям хлева.
— И сена с чердака струсите — лошадей обтереть! На заре выступаем.
— Хорошо, батьку!
Заглоба, мгновенно покинув свой пост у дыры в крыше, подполз к отверстию в настиле. В ту же секунду услышал стук деревянного засова и похрустывание соломы под ногами казаков. Сердце его бешено колотилось; крепко сжав рукоять сабли, он заново поклялся в душе, что скорее позволит спалить себя вместе с хлевом или изрубить в куски, нежели отдастся живьем. Он полагал, что казаки немедля подымут крик, однако ошибся. Несколько времени слышно было, как они бродят по хлеву, потом шаги убыстрились, и наконец один промолвил:
— Что за черт? Не могу нашарить! Мы ж его бросили в этот угол.
— Оборотень он, что ли? Высеки-ка огня, Василь, темно, как в колодце.
На минуту все смолкло. Василь, верно, искал трут и огниво; потом другой казак принялся потихоньку окликать:
— Отзовись, пан шляхтич!
— Как бы не так! — буркнул Заглоба.
Но вот железо чиркнуло о кремень, посыпался сноп искр, осветив на мгновение темное нутро хлева и казачьи головы в смушковых шапках, после чего мрак еще больше сгустился.
— Нету! Нету! — закричали возбужденные голоса.
Один из казаков бросился к двери.
— Батьку Голодый! Батьку Голодый!
— Чего там? — спросил, показываясь в дверях, сотник.
— Нету ляха!
— Как это нету?
— Сквозь землю провалился! Нигде нет. О, господи помилуй! Мы и огонь высекали — нету!
— Не может быть. Ох, и задаст вам атаман! Удрал он, что ли? Проспали?
— Не, батьку, мы не спали. Из хлева он мимо никак не мог прокрасться.
— Тихо! Не будить атамана!.. Коли не ушел, тут быть должен. Вы везде искали?