Огненная земля
Шрифт:
Отлично начатый день был испорчен. Сухо расставшись с Тузиным, Букреев изменил направление, решив пройти к центру города окраинными улицами, памятными с далеких дней. Здесь он когда-то гулял с девушками. Одна его знакомая жила примерно вот на этой, всхолмленной улице, в домике, оплетенном диким виноградником. Ничего не сохранилось: ни домика, ни беседки, ни яблонь. Все было смято войной. «В воронки залилась вода, озеленив щебенку почвы, прививший курослеп окружал почерневшие остатки фундамента. Рассматривая столб калитки и на ней жестянку с номером дома, Букреев увидел Манжулу, стоявшего в нескольких шагах от него, у шелковицы.
— Вы почему здесь, Манжула? —
— Комиссар послал спросить, не нужна ли вам машина, товарищ капитан.
Появление Манжулы не вызывало удивления: еще вчера было решено прикомандировать 'Манжулу к Букрееву, а Горбаня — к Батракову.
— Мы пойдем пешком, Манжула. Кстати, вы видели майора Тузина?
— Так точно, товарищ капитан. Я видел его, когда вы с ним говорили.
Они пошли рядом. Манжула односложно отвечал на вопросы и держался скромно, понимая разницу в их служебном положении. Качества Манжулы были хороши для человека, который должен быть все время вместе со своим офицером. Букреева всегда коробила развязность большинства адъютантов.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Большой красный шар солнца опускался над морем, когда Букреев возвратился к казармам. Он прошел пешком довольно большое расстояние, и это освежило его, привело в спокойное состояние. Поведение Тузина теперь казалось просто глупым и недостойным.
Послав Манжулу справиться об ужине, Букреев остановился у обрыва. Скалы, в беспорядке громоздившиеся у берега, горели со стороны, обращенной к солнцу, а с другой стороны все так же темнел мох, и из холодных расщелин поднимались струйки пара. Плёс бухты был позолочен заходящим солнцем; стоявшие на якорях шхуны и сейнеры мирно покачивались. Носились и кричали серебристые чайки, а ближе к берегу плавали перелетные дикие утки. Над хребтом с угрюмым спокойствием поднимались облака, окаймленные красным. Что-то тревожное было и в окраске скал и облаков и в крике чаек… Песчаный язык Тонкого мыса, покрытый веселой позолотой, вытянулся из сизого мелколесья, придавленного черными зданиями и конусом церковной колокольни. И дальше, на другой стороне бухты — к Кабардинке и Новороссийску, застыли высоты, заросшие деревьями, гребни вздыбленной, мрачной земли. По горизонту на море виднелись катера охраны внешнего рейда, и за ними в каком-то кровавом сиянии двигался, дымя трубами, караван, возвращавшийся с фронта на юг. С моря, все увеличиваясь в размерах, летел самолет похожий на птицу, схватившую каждой лапой по огромной рыбине. Это был ближний морской разведчик с подвешенными внизу поплавками — устаревшая машина, но на закате своих дней прославленная как бомбардировщик летчиками Канарева и Мусатова под Севастополем, Мысхако, на перевалах и на Тамани.
Послышалась песня. По приморской дороге извивался черной лентой батальон. Букреев, обрадовавшись песне и людям, быстро пошел с обрыва. В голове колонны шла группа офицеров и среди них ссутулившийся и ритмично размахивающий руками Батраков. Поравнявшись с командиром батальона, он остановил колонну.
— Решил сегодня пораньше привести народ, — сказал он, подходя.
Впереди автоматчиков шли песенники, собранные со всех рот, во главе с запевалой Степняком. Моряки шли, расстегнув вороты гимнастерок, чтобы были видны тельняшки. Батраков смотрел на них, не скрывая восхищения, и тоже расстегнул ворот гимнастерки.
— Степняк! — крикнул он. — Софию Павловну!
Степняк, озорной, любующийся собой красавец, сразу же завел высоким и чистым тенором:
Познакомился я с Софой раннею весной,
И из-за этой самой Софы пропил отпуск свой.
Софа ангел, Софа душка,
Софушка, вы ангел мой!
Автоматчики подхватили припев:
Софушка, София Павловна!
София Павловна, где вы теперь?
Полжизни я готов отдать,
Чтобы Софу повидать.
Софушка, вы ангел мой!
Песня перекинулась к стрелкам Рыбалко, а потом к «пэтээровцам» Ярового. В этой песне привлекало не ее легкомысленное содержание; «Софию Павловну» пели на Малой земле в сражениях за перевалы и в тяжелые дни отхода к южным портам. Теперь, когда шло наступление, ее пели особенно весело.
Как-то Софа оступилась
И не могла встать.
Трое Софу поднимали,
Не могли поднять.
Трое думали, гадали,
Все надежды потеряли,
И пришлось пожарных вызывать. Софушка, София Павловна!
София Павловна, где вы теперь?
Роты входили в казармы с песней.
— Вот так и живем, пока дела нет, — сказал Батраков? как говорится: «И пить будем, и гулять будем, а смерть придет, помирать будем». Сегодня ребята отличное рагу получат на ужин…
— Я тоже с большим удовольствием съел бы рагу, — сказал Букреев, — кишка кишке марш играет.
— Покушать во–время не вредно.
Они направились к штабу. Из казарм высыпали люди. Они умывались тут же во дворе, поливая водой друг друга прямо из ведер. Стоило только прозвенеть колоколу, двор опустел и к камбузу наперегонки бросились дневальные с посудой. Кулибаба выравнивал черенком черпака очередь.
Еще издали Букреев заметил на крыльце штаба девушку с выпущенным по суконной фланелевке матросским воротником. Она, подчиняясь командам начальника штаба, маршировала по крыльцу, стучала каблуками. Очевидно проходило шуточное обучение строевому шагу. Батраков, заметив недоуменный взгляд командира батальона, безнадежно вздохнул.
— Кто это? — спросил Букреев.
— Еще одна обуза.
— Какая?
— Главстаршина Иванова Татьяна. Курасовская не то невеста, не то не разбери–бери…
— Она ведь работает в военно–морском госпитале, как мне говорили.
— А теперь просится к нам, — неодобрительно произнес Батраков. — Что у нас медом намазано? Столько желающих…Мне ее хвалили… Я ее знаю, правда, по наслышке.
— Смотря за что хвалили! А вот из госпиталя не знают, как ее ловчее сбагрить. Там все вверх дном перевернула.
— Она хочет к нам?
— Хочет…
— Как ваше мнение?
— У нас и так девчат больше десятка. Пулеметчицы, медсестры, две даже ПТР таскают.
— Но, кажется, в штате медчасти не все заполнено. Мне докладывал Баштовой…
— Не только Баштовой. За нее десятка два заступятся. Звенягин и то просит… Дело, конечно, ваше. Но в десанте девчата ни к чему — одна канитель с ними.
Последние слова были сказаны Батраковым так, чтобы их услыхала Таня. Посмотрев пренебрежительно на нее и нехотя ответив на ее приветствие, замполит прошел в штаб, куда направился и Баштовой.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан? —спросила Таня, подбросив руку ко лбу.
— Пожалуйста, товарищ главстаршина.
Букреев мог внимательно рассмотреть девушку, о которой так много говорили. Ему припомнился и Курасов, и его цветы, и разговоры Шалунова, и вообще все слухи, которые сопровождали эту светловолосую девушку с открытым и вызывающим взглядом серых глаз. Золотые нашивки главстаршины на погонах, берет с флотской эмблемой и вся морская форма, отлично сидевшая на ней, — все это шло к ней.