Огненная земля
Шрифт:
— Чего мальчонка к столу не идет? — спросил Горбань. — Зову его, зову. Дичок совсем…
— Не пойдет, — ответил старик. — Мальчишка уже большой, стыдится. Без штанов он. Одна рубаха, да и та светит, как сетка–наметка.
Старик, поблагодарив «за чай–сахар», степенно направился к своему месту под акацией. Батраков встал и, по. манив Горбаня, пошел с ним в хату. Вскоре оттуда долетели голоса Батракова и его адъютанта, разговаривающих в повышенном тоне.
— Что там у них?
Букреев недоумевающе
— Нельзя адъютантов называть Сашками, — сказал хмуро Баштовой, — сколько раз предупреждал нашего комиссара.
Батраков, выйдя на крыльцо, позвал старика.
— Опять душа открылась у комиссара, — одобрительно заметил Рыбалко. — Ишь, як до старика нахилився.
Замполит в чем-то тихо убеждал старика. Тот отнекивался, и доносились его: «Ни, ни». Но в конце концов старик покричал в хату: «Трошка, возьми». Трошка вышел. В руках он держал шаровары Батракова. У мальчишки было сияющее, но и испуганное лицо. Горбань рассерженно подтолкнул мальчишку под бок. Батраков уселся за стол смущенный, но с тем особенным ясным взглядом, который словно отражал чистоту души этого человека.
— Ты, Сашка… чтобы больше не было…
— Последние штаны, товарищ комиссар, — буркнул Горбань. — Да и велики они на мальчонку. По голову в них влезет.
— Перешьют. Не будь дядькой Гринева.
Горбань был сбит с толку непонятным укором.
— Каким дядькой?
— «Капитанскую дочку» читал?
— Читал. Но где ж там, товарищ комиссар?
— Заячий тулупчик помнишь? Савельича–дядьку?
— А–а-а, — Горбань заулыбался. — Штаны еще совсем новые. Я бы мог свои отдать, краснофлотские…
— Перестань, Добряк Иванович. Знаю тебя.
— Наделил еще один заячий тулупчик, Николай Васильевич, — насмешливо установил Баштовой. — Очевидно, это последнее из вещевого мешка?
— Горехваты. Все немцы вычистили. Тамань! Слышали, у старика семья была, шестнадцать человек. Всех!
— Моих на Полтавщине теж растрепали, — угрюмо сказал Рыбалко. — Братишка у меня був, тринадцати годив. Ни разу мороженова ни ив… Письмо получил… Вбили…
Минуту все молча прихлебывали чай. Батраков поглаживал выгоревшие волосы мальчишки.
— Я в ямки пересидив, — тихо сказал мальчишка, — а мамку угналы.
— А знаешь, куда угнали?
— В Немечину, — строго ответил мальчишка.
— Вот ты, Горбань, Сашка, чорт твоей душе! Лучше бы вот такие дела матросам рассказывал. А то штаны, штаны…
— Да я теперь все понял, товарищ комиссар.
— Курилов, — обратился Батраков к комсоргу, — сегодня собери комсомольцев. В ротах проведите беседу о зверствах немцев на Тамани. Мне начполитотдела груду материалов дал, возьмешь. И вот такие примеры имей в виду.
— Есть провести собрания, — ответил Курилов.
— У меня сынок помер, — сказал Батраков, ни к кому не обращаясь, — доголодался в Ленинграде до дистрофии и в Кировской области не оправился. Ему, правда, пришлось испробовать мороженого, в Питере все же жили… А вот хлеба…
— Дистрофия? — Рыбалко наморщил смуглый лоб. — Ей бо, не чув такой хворобы.
— Дистрофия. — Батраков страдальчески искривил губы. — Да… Вот если еще раз доведется встретиться с немцами, буду молотить их только за одно это слово.
— До немца рукой подать, — сказал Баштовой.
Батраков встал, отряхнулся.
— Что же, Николай Александрович, пойдем к ребятам.
— Сегодня надо немного поразмять их, позаниматься, — сказал Букреев, — чтобы от такой ночевки не простудились.
По дороге к батальону Букреев рассказал о своей беседе с майором Степановым.
— Что же, есть причины для раздумья, — сказал Баштовой.
— Подумайте… Но я бы просил…
— Вы насчет такта, товарищ капитан?
— Да.
— Не беспокойтесь. После войны я решил пойти на дипломатическую работу. С иностранными представителями разговаривать хочу. А со своим соотечественником как-нибудь столкуюсь…
На грузовых машинах, в клейменых ящиках, привезли автоматы. Машины окружили моряки, щупали ящики. Техник–лейтенант, еще юноша, с девичьим румянцем на щеках, пошел навстречу командиру батальона, на ходу оправляя пояс и желтые наплечные ремни. Споткнувшись на холмике, нарытом слепышом, застеснялся и покраснел еще больше. Подойдя, смущенно всматривался то в Букреева, то в Батракова, то в начальника штаба. Поднесенная к козырьку фуражки рука повисла в воздухе.
— Чего вы растерялись? — Букреев улыбкой подбодрил техника–лейтенанта.
— Вероятно, вы капитан Букреев?
— Я капитан Букреев, командир отдельного батальона морской пехоты. Вы, очевидно, из гладышевской дивизии?
Техник–лейтенант четко отрапортовал. Автоматы были присланы Гладышевым.
Приказав разгрузить машины, Букреев направился к «фактории», где его встретил Степанов, сидевший на крылечке рядом с Тамарой.
— Букреев, могу обрадовать.
Тамара встала и ушла.
— Чем порадовать, товарищ майор?
— Вызывали нас с полковником в штаб фронта. Вон туда, над лиманом ездили. Через три дня в Тамань.
— Вся дивизия?
— Вся целиком. Дело приближается, Букреев… — майор помедлил, поиграл плеткой, потом как бы мимоходом спросил: — Говорил с Баштовым?
— Да…
— Шут его знает, вот если что западет мне в голову, никак не отвяжется. Таким стал докукой. Ну, пойдем в хатку, расскажешь, да кстати за арбузом обсудим, как нам за эти три дня получше сдружить наших людей…