Шрифт:
Часть первая
Глава первая
Вторые сутки непрерывно шел дождь. И хотя кончался сентябрь и листья желтели, дождь был шелковый, как называли его жители Рионской низменности. Словно просеянные сквозь сито, сверху сыпались и сыпались мелкие росинки. Теплыми струйками сбегали они по лицу и рукам, не покрывая кожу рябью, не охлаждая ее. Но невесело было жить под надоедливой моросью, день и ночь дышать паром, поднимающимся над этим влажным краем, покрытым роскошной растительностью. Может быть, и в древние времена вот так же вставали из девственного краснозема могучие стволы грабов и буков, так же текла
…По пробитой в приречном лесу дороге возвращался в город капитан Николай Александрович Букреев на доброезжей кабардинской лошади чисто вороной масти, редкой для этой породы. Букреев, начальник штаба недавно сформированного батальона морской пехоты, ушедшего морем в Геленджик, задержался в тыловом портовом городе П., чтобы закончить служебные дела. Сегодня он сдал стрельбище горнострелковому полку, подходившему сюда из Махарадзе.
Вспоминая сдачу, Букреев улыбнулся, еще раз представив себе унылое, вытянутое лицо майора, принимавшего залитое водой стрельбище, плоские его щеки, обрызганные грязью, и неодобрительное: «Так… так».
Майор покинул его на развилке лесной и шоссейной дорог, отправившись навстречу полку.
Сплетенные вершинами грабы и дубы почти не пропускали дождя, но по дороге, изрезанной колесами арб, текли ручьи. Иногда отягченные листья деревьев как бы отряхивались, и тогда сверху слетало облачко теплой воды. Опутанным лианами деревьям было душно. Букреев невольно расстегнул ворот, распустив завязанный на шее синий казачий башлык. Кое-где лежали мертвые деревья, на их трухлявой коре выросли корончатые грибницы и притаились ящерицы и саламандры. Между деревьями, вперемежку с густыми зарослями боярышника, дуба и лавровишни, поднялись гигантские папоротники.
Много очарования было в этой первобытной природе, в ее открытой красоте, силе и стремлении к солнцу и свету. Все тянулось кверху: травы, кустарники, деревья, и даже плющ, прилипая к каждой трещинке коры, доползал до света.
Капитан держался в седле с той ловкой и завидной осанкой, в которой долголетняя строевая выучка сочетается с непринужденностью горского наездника. Он сдерживал кобылицу на хорошем шаге, почти незаметно «подрабатывая» шенкелями ее поджарые бока и легко пошевеливая поводьями. Кобылица косила глазами, когда через дорогу, поблескивая черно-сизыми кольцами, проползали змейки. Всадник тогда пригибался к вороной шее лошади и тихонько посвистывал. Лошадь успокаивалась и снова цепко перебирала своими крепкими копытами, чуть покачивая крупом.
Чувствовалось, что всадник и лошадь хорошо понимали друг друга, – давно «сработались», как шутя говорят кавалеристы.
На Букрееве была удобная для верховой езды венгерка, подпоясанная широким ремнем, с пистолетом в обношенной кобуре, плотно прилегавшей к бедру. На лице, сильно тронутом летним загаром, почти не было морщин, хотя по начинавшему тяжелеть подбородку и еле заметным складкам у ушей Букрееву можно было дать не меньше тридцати пяти лет. Его черные влажные глаза иногда непроизвольно хмурились; это меняло его лицо, придавая ему так называемое «командирское выражение».
Позади капитана ехал вестовой – узбек Хайдар; он был в намокшей шинели, заткнутой концами за пояс, с винтовкой за спиной. Хайдар зло понукал низкорослую «черноморку», лошадку с грубоватой головой, с мощным, несколько растянутым корпусом и широким крупом. Вестовой старался держаться уставного интервала, определенного для коновода, то есть быть корпусом не ближе чем на одну лошадь, не наседать и не притираться сбоку. «Черноморка» с трудом нагоняла размашистый шаг кабардинки.
Выехав из лесу к реке, на битую песчаную дорогу, капитан перевел кобылицу на полуиноходь, или «ходу», удовлетворенно наблюдая, как, вытянув шею, «стелется» его кабардинка. Ритмичное причмокивание подков позади доказывало, что Хайдар не отстал. Тогда Букреев перевел свою лошадь на карьер, используя хороший мах кабардинки, который обычно является ее отличительной особенностью. Кобылица охотно пошла карьером. Букреев чувствовал под собой ход лошади, напряжение ее мускулистого тела, постепенное усиление горячего дыхания; он привычно ощущал теплоту ее кожи, видел ее взмокший подгривок, пену, которая сейчас взбивалась у подпруг, у нахвостника и оголовья.
Дождь теперь стегал по лицу, несмотря на удивительное спокойствие воздуха. На родине Букреева, в Архангельской области, такой дождь называют косохлестом. Будто ветер сорвал его со студеных туч и понес.
Рион катился, облизывая дымные камни. Кое-где на взрябленном плесе реки закручивались ленивые водовороты, плыла щепа, сброшенная в верховьях лесотесами, неслись похожие на толстый камыш стебли бамбука и пожухшие листья лапины.
Впереди, за железнодорожным мостом, повисшим над рекой, угадывалось море. За мостом, в затоне, торчали мачты судов, приведенных сюда с Азовского моря, с Дона и Кубани в период нашего отхода. Возле домика с тонкими очертаниями веранд и крыш росли драцены, напоминавшие пальмы. Стадо коз, позванивая колокольчиками, миновав домик, взбиралось на насыпь. Мальчишка в бараньей шапке, скользя босыми ногами по откосу, сгонял коз, крича и швыряя в них камни. Очевидно, по всему необъятному миру рассыпаны вот такие мальчишки, так похожие друг на друга пастушата, беспокойные, крикливые, созревающие вблизи природы.
Букреев по-новому рассматривал сейчас места, по которым столько раз проезжал равнодушно. Близилось расставание, и, кто его знает, придется ли снова вернуться сюда. В юности также была покинута родная Архангельщина, потом Средняя Азия, где он учился в Ташкентском пехотном училище. Отлично окончив школу, он был направлен в погранвойска на Кавказ. Пятнадцать лет – на заставах, десять из них – на Черном море. Ему приходилось пробираться по тропам, там, где лошадь не могла пройти, скакать по приморскому шоссе, выходить на сторожевиках в море, а то ночами выжидать фелюги контрабандистов и диверсантов, приткнувшись где-нибудь у темной скалы. Он и сердце-то испортил себе на своей беспокойной службе, и сейчас приходилось прислушиваться к нему.
Лошадь давно уже перешла на шаг. Букреев оглянулся назад и кивком головы подозвал вестового. Хайдар заехал с левой стороны. На своей мелкой «черноморке» высокий узбек был почти на голову ниже капитана.
– Не совсем еще раскис, Хайдар? – спросил Букреев.
– Тело еще сухое, товарищ капитан, – ответил Хайдар.
– Может быть, сегодня в последний раз верхом, Хайдар?
– Это очень плохо, – сказал Хайдар и сжал губы.
– Мою «Марфушу» сберегай. Она хорошая лошадка. – Букреев потрепал ее ладонью по шее. – Она умная, Хайдар. Меня понимает. Ишь, как она меня слушает, ухом стрижет.
– Возьмите меня с собой, товарищ капитан, – осторожно попросил Хайдар.
– Ну, брат, – Букреев вздохнул, – видно, не суждено тебе побывать еще и в морской пехоте. Останешься здесь, Хайдар. Дождешься нас… Пока будешь в горнострелковом полку. Я тебя порекомендую хорошему командиру, Хайдар.
– Очень плохо, товарищ капитан, – сказал вестовой и отвернулся.
Очевидно, ему было тяжело, и Букреев, прекратив разговор, въехал на мост. Копыта застучали по доскам, кони приободрились, но, перейдя мост, окунулись по бабки в жидкую грязь. Мингрельцы, ехавшие на волах к городу, сидели под бурками, как птицы.