Огненное евангелие
Шрифт:
Он кивнул. Но это было не столько согласие, сколько просто рефлекс. Он не хотел быть в номере отеля вместе с Дженнифер. Ни сейчас, ни в будущем. У него было одно желание — поскорей убраться из Балтимора, жуткого места, по которому разгуливают жуткие люди. Ему хотелось сидеть в поезде, в пустом купе, чтобы за окном пейзаж смазывался в такое расплывчатое пятно, а само путешествие приятно растянулось во времени, на многие дни и недели, и чтобы поезд так никогда и не добрался до места назначения.
— Вот что. Давай-ка поскорей отправим тебя в Филадельфию, — заявила Дженнифер. — Я сделаю один звонок, и ты полетишь самолетом.
ЧИСЛА
— Я надеюсь, Дженнифер о вас хорошо позаботилась, — сказала Томоко Стайнберг с едва заметной улыбкой, сопровождая его из зала для встречающих к выходу, за которым начиналась многоуровневая парковка аэропорта Джона Кеннеди. Эта миниатюрная японка была воплощением пародийного шика в своей футболке восьмидесятых с надписью «ФРЭНКИ ГОВОРИТ: РАССЛАБЬСЯ». Будучи больше размера на четыре, футболка выполняла роль платья, а белый хлопок эффектно контрастировал с красными парчовыми колготками. Ее сапожки до икр, при всей своей белоснежности, были такими потертыми и сморщенными, словно она носила их много лет подряд, не снимая. Ей было под пятьдесят, а выглядела она на двадцать пять. Поисковая система, куда Тео вчера зашел, сообщила, что она вдова знаменитого скульптора.
— Да, пожалуйста, — сказал Тео. — То есть… да, спасибо.
Он вымученно засмеялся, бредя рядом с ней через зал ожидания. Он бесконечно устал.
— Вы, наверно, бесконечно устали, — сказала она, осторожно уводя Тео в сторону, пока его не зашибла ватага бразильских туристов, разогнавших свои тележки с чемоданами.
— Я готов проспать неделю.
— Думаю, одной ночи вам вполне хватит, — сказала она. — Удобную кровать, во всяком случае, я вам обещаю.
— А, так Дженнифер вам рассказала про этот кошмарный отель в Филадельфии?
Его номер в Филли оказался на втором этаже богатого и престижного заведения с видом на главную улицу. Под его окном небольшая группа протестантов решила его порадовать христианскими серенадами и оскорбительными выкриками. Все попытки Дженнифер его отвлечь с помощью плотских утех успеха не имели, и на очередную презентацию книги он отправился в подавленном настроении. Когда же он вернулся в отель, Дженнифер вдруг объявила, что должна срочно улететь назад в Балтимор («Возникли кое-какие обстоятельства») и что, возможно, она присоединится к нему в Бостоне. Он лежал один в постели, среди маленьких бутылочек из-под спиртного, тупо глядя на клубящийся над ним сигаретный дым и слушая вопли протестантов. Этих религиозных фанатиков не остановить.
— Кошмарный отель? — эхом отозвалась Томоко Стайнберг.
— Там было… э… шумновато.
— Мои авторы, когда они приезжают в Нью-Йорк, не ночуют в отелях, — заверила она его. — Они ночуют в нашем доме.
Видимо, под «нашим домом» она подразумевала бывшую студию покойного мужа, переделанную под офис «Оушен груп», мультимедийной компании, находящейся в процессе слияния с «Элизиумом».
— Я бы не хотел доставить вам неприятности.
Она хохотнула, обнажив золотой зуб.
— Смешно, ничего не скажешь. В данных обстоятельствах.
Стайнберговское жилище, хотя и расположенное в стратосфере богатых кварталов Манхэттена, оказалось меньше и причудливее, чем ожидал Тео. Дружелюбного вида молоденькая практикантка Хезер открыла им дверь с такой обезоруживающей непринужденностью, что все эти электронные сенсоры, массивный стальной замок и стекло толщиной в три пальца не показались ему ни угрожающими, ни неприступными, а просто прибамбасами, над которыми сами жильцы привычно посмеиваются.
Весь первый этаж, такие открытые соты, выкрашенные в небесно-голубой цвет и украшенные авангардными штучками-дрючками, гудел от общей бурной деятельности, в основном сосредоточившейся вокруг плоских компьютеров и сканнеров/принтеров. Черно-белый зернисто-фактурный постер Филиппа Гласса, играющего на электрооргане для избранных кинорежиссеров на синематеке, висел на видном месте возле окна, забранного железными прутьями, которые отбрасывали на него прихотливую решетчатую тень. Телефоны трезвонили беспрерывно, но их в основном игнорировали; преобладающим фоном была мелодичная разноголосица — это молодые люди тихо переговаривались между собой.
— Кофе и все, что нужно, — бросила Томоко через плечо и показала Тео на лифт. — Прошу.
— Не знаю, как я это выдержу, — простонал Тео, устраиваясь поглубже на кушетке, в которой частенько утопал зад блистательного Билла Стайнберга и которая, несмотря на прожоги от сигарет и следы эпоксидки, осталась нетронутой.
— Что именно?
— Сегодняшний вечер.
— Выдержите, — сказала Томоко. Она опустилась на четвереньки на роскошный берберский ковер и свернутым в трубочку журналом начала поддразнивать своего шпица. — Завтра все забудете. А перед Бостоном у вас будет два дня передышки.
— Я долго убеждал себя, что в этом есть своя прелесть, — раздумчиво сказал он. — Пока на меня не наставили пистолет.
— Эти поэты! — она фыркнула. — Нет, я вам сочувствую, правда. Представляю, что вы пережили.
— На мои чтения приходит все больше и больше психов.
Миссис Стайнберг опустилась на локти перед собакой и делала ей глазки.
— Что вы хотите, эта книга кого угодно сведет с ума, — бросила она в паузе между нечленораздельными звуками, выражавшими материнскую нежность. — Вы же это понимали, когда над ней работали.
Со своего места Тео не мог видеть выражение ее лица, только ластовицу на ее колготках. Он в тоске обшарил взглядом комнату, борясь с подступающей паранойей. Здесь ему вроде бы ничто не угрожало: он среди доброжелателей, интеллектуалов, готовых прийти на помощь, в уютном лофте, где еще недавно создавались шедевры искусства. Он пьет отлично сваренный кофе и ест вкусное пирожное. Его окружают интересные экспрессионистские картины талантливой молодежи, резные африканские статуэтки и японские орнаменты. Шпиц симпатичный и хорошо воспитанный. Все хорошо, хорошо, хорошо.
— Страницы, из-за которых люди лезут на стенку, написаны Малхом, — произнес он наконец. — Я за них не отвечаю.
Она повернула к нему лицо, позволив собаке завладеть трофеем.
— Не скромничайте, — сказала она. — Малх — это блеск. Блистательная придумка.
Повисла пауза. Шпиц по кличке Типпэкс [7] положил свою мягкую головку на свернутый журнал и закрыл глаза.
— Малх не придуман, — сказал Тео. — Это реальное лицо.
— Таким он и воспринимается, — в голосе Томоко Стайнберг звучало искреннее восхищение.
7
Tipp-Ex (торговая марка) — корректирующая жидкость, штрих-замазка.