Огненное евангелие
Шрифт:
Я увидел мир как будто сверху, словно парил над самой высокой горой. Люди далеко внизу, включая толпу на Голгофе, казались меньше муравьев и терялись, как капли дождя в горячем песке. Городские дома были как мелкая галька, а храм как безделушка в пыли.
А в голове моей звучал голос Иисуса, говорившего: Призрачен этот мир, как призрачны его радости и печали. Призрачен Рим и призранен Иерусалим. Только Я Есмь. Я Господь, созидающий и разрушающий все сущее. Я Царь воинства небесного, но Я также вижу хромого мужа, плетущегося домой на закате дня, и вдову, ворочающуюся во сне.
Из чего Я состою? Я состою из тех, кто в Меня верует. Вместе мы сильны и совершенны.
И Я говорю капле дождя: Войди в Меня.
ОТКРОВЕНИЯ
Первое, что Тео осознал, придя в себя, это то, что он не может нормально дышать. Его руки совершенно онемели, если они у него вообще были. Может, их оторвало? От одежды попахивало дымом. Не сигаретным; скорее, костровым. Его рот был плотно сжат, как будто губы обгорели и склеились. Он пытался дышать носом, наполовину забитым спекшейся кровью.
— Как бы не задохнулся, — раздался голос. — Может, снимем пластырь?
— Начнет орать, — произнес другой.
— Кто его здесь услышит? — возразил первый. Оба, на слух, молодые парни.
Щеки Тео коснулись сильные пальцы и, что-то там нащупав, одним движением сорвали с его губ липкий пластырь. Он сделал судорожный вдох, вдох боли и облегчения.
На него откуда-то выплыли два лица. Одно принадлежало красивому арабу с блестящими черными кучерявыми волосами и губами Купидона; другое — омерзительному белокожему типу без подбородка, в толстых очках, с выпирающим лбом и редкими завитками на голове. Клоун, прошедший несколько курсов химиотерапии.
— Ты у нас еще пожалеешь о том, что тебя мама родила, — пообещал ему белокожий тоном, не оставлявшим никаких сомнений.
Последнее, что запомнил Тео, прежде чем очнуться в странной квартире привязанным за руки и за ноги к широкому креслу, обитому искусственным велюром, это вопросы слушателей в книжном магазине Pages. Он мысленно видел множество людей, но не помнил, как от них ушел.
Для чтения он, как всегда, выбрал рассказ Малха о распятии, в несколько сокращенном виде, чтобы уложиться в отведенные двадцать пять минут, и голос его звучал вполне адекватно. По окончании чтения в аудитории наблюдался привычный разброс эмоций: кто-то выглядел невозмутимым, кто-то ошарашенным, одни плакали, другие мотали головами или уставились в пол, люди поглядывали на часы, спокойно отправляли эсэмэски, раскачивались в трансе и так далее.
В своих разъездах по стране, а в Америке результаты продаж «Пятого евангелия» превзошли все ожидания, Тео не раз убеждался в разрушительном воздействии книги на людей, но предпочитал сосредоточиваться на обратных примерах. Подобно тому, как автор презираемого всеми критиками романа всю жизнь не расстается с доброжелательной рецензией в «Санди тайме» от 1987 года, в которой его благосклонно сравнили с Теккереем, Тео цеплялся за любое доказательство, что «Пятое евангелие» — это увлекательное историческое открытие и триумф переводческого мастерства. Да, конечно, какое-то количество читателей эта книга повергала в уныние, но таких, хотелось думать, было меньшинство. Как насчет того старика в Атланте, сказавшего, что она примирила его с дочерью? Или этого парня в… в… забыл, в каком городе, где в кофе-шопе при книжном магазине стоял бюст Шекспира из папье-маше? Он сказал, что «Пятое евангелие» — это глоток свежего воздуха в спертой атмосфере однообразной библеистики. А еще была молодая женщина в Уилмингтоне, пожалуй, немного чудная, но зато дружелюбная, она одолжила у него ручку для автографов и написала на своей визитке электронный адрес, дабы продолжить их увлекательный разговор об арамейском в «более располагающей обстановке», где вокруг не маячат люди с такими лицами, будто из них только что вынули душу.
В общем, каждый город на особицу и каждую аудиторию следовало воспринимать такими, какие они есть. Нью-йоркская аудитория была смешанная, ничего необычного, никаких выкрутасов. Более выдержанная, чем в других местах. Обмен вопросами-ответами, по мнению Тео, проходил в нормальном режиме, особенно если учесть, что от недавнего стресса и «erbil»-пилюли у него поехала крыша. В какой-то момент к нему обратился коротышка в рубашке поло и клетчатых брюках:
— Мистер Гриппин, вы слышали новости из Канзаса?
— Канзаса? — У него мелькнула мысль ответить шуткой из «Волшебника Изумрудного города», но интуиция подсказала, что лучше не надо. — А что случилось в Канзасе?
— Два часа назад там застрелилась пятнадцатилетняя девочка. В кровати, рядом с ней, полицейские нашли вашу книгу.
По залу прокатился нервный ропот.
— Это… э… ужасно. Настоящая трагедия, — пробормотал Тео. — Она умерла?
— Да, мистер Гриппин, она умерла.
— Не знаю, что и сказать.
— По словам журналиста, эта девушка, прочитав вашу книгу, разочаровалась в жизни. Что вы думаете по этому поводу, мистер Гриффин?
— Гриппин, — поправила его ответственная за вечер сотрудница магазина вежливо, но твердо. — Нашего гостя зовут мистер Тео Гриппин.
— Мне плевать, как его зовут, — огрызнулся коротышка. — Я спрашиваю…
И тут… что? Ослепительная вспышка. Удар по голове. Темнота. И наконец после, как ему показалось, нескольких недель беспомощных попыток снова прийти в сознание, постепенная материализация в обшарпанной квартире, пропахшей старой пиццей и соусом барбекю. Даже кресло, к которому он был привязан, источало эти запахи.
Из-за слабого жутковатого света квартира напоминала гараж. Ее контуры были размытыми. То есть не так: размытым было его зрительное восприятие. В суматохе, возникшей в читальном зале, он потерял очки.
— Где я? — спросил он.
Меж тем эти двое отошли в другой конец комнаты и переговаривались там вполголоса, так что Тео не мог ничего расслышать из-за постоянно бубнящего старого телевизора.
— На этот счет ты можешь не волноваться, приятель, — ответил ему белокожий.
— Отсюда ты никуда не уйдешь, — добавил араб.
— Меня ждут в Бостоне, — заметил им Тео. Конечно, глупость сказал, но пока он что-то не вызнает про своих похитителей, любая его фраза может показаться в равной степени умной и глупой. Сейчас важно вовлечь их в диалог.
— Твой книжный тур закончен, — успокоил его белокожий.
— Можешь расслабиться, — вторил ему араб.
Тео осторожно подергал свои путы. Про себя он решил: если он способен натянуть веревки, пусть даже и безрезультатно, значит, руки у него целы, хотя он их и не ощущает. Видимо, они онемели от стягивания или из-за неестественного положения. Он то ли сидел, то ли сползал в кресле, не имея возможности ни усесться прямо, чувствуя опору под ногами, ни по-настоящему улечься. Руки его были привязаны к мягким подлокотникам, причем веревки, опутавшие кисти, как он предполагал, тянулись к задним ножкам кресла. Его щиколотки тоже были привязаны, предположительно к передним ножкам. Едва ли он испытывал бы больше неудобств, будь он даже прикован к скале.