Огненное евангелие

Фейбер Мишель

— Неважно, — ответил белокожий. — Что с пленкой?

Нури закрыл дверь, снял куртку (характерное шуршание нейлона).

— Я передал ее на телевидение.

— Почему так долго?

— Пришлось добираться двумя автобусами. И дожидаться удобного момента.

— Ты уверен, что она попала куда надо?

— Сто процентов.

— Ты сам видел, как ее распечатали?

— Нет, конечно. Расслабься, парень. Что-что, а это они не проигнорируют. Завтра ее увидит вся Америка. Может, уже сегодня! — Он радовался, как мальчишка

в ожидании, что его одобрительно похлопают по спине.

— Я тут чуть не свихнулся, Нури, — астматический присвист сделал голос белокожего еще более устрашающим. — Уже решил, что ты все запорол.

— Ты должен в меня верить, парень! Ты чего? А как же «Два человека, две веры, одна миссия»?

— Садись, Нури, — устало сказал белокожий. — Будем ждать, когда покажут в новостях.

Но араба не так-то просто было усадить.

— Послушай, дружище. Ты же знаешь, как я отношусь к телевидению. Еврейские ситкомы, еврейские новости, мыльные оперы… Это вредно для мозгов! Раньше мы разговаривали. А сейчас мы совсем не говорим.

— Почему, говорим.

— Не так, как раньше.

— Ситуация меняется.

Пауза.

— Что мы будем делать с Гриппином? — спросил Нури.

— Ничего.

— Мы не можем ничего не делать.

— Запросто.

— Ты сказал, что мы отвезем его на север и отпустим в лес.

— Если бы у нас была машина. Но нам пришлось ее бросить. Прикажешь тащить его пятьдесят миль на спине? Или прокатиться с ним на автобусе? «Да, и еще один билет нашему другу с повязкой на глазах и заклеенным ртом».

— Ты сам сказал — «в лес».

— Забудь про лес. Это была красивая идея, а от красивых идей порой приходится отказываться. Мы должны считаться с реальностью.

Снова пауза.

— Значит, ты его пристрелишь? — спросил Нури. — Да?

— Расслабься, приятель. Предоставим все самой природе.

— Природе? Это в каком смысле?

— А в таком, что хер я ему теперь дам «Пепси», — огрызнулся белокожий. — И ты ему больше ничего не давай.

— Не ругайся, парень. Мы не ругаемся, или ты забыл? Наши языки должны прославлять Господа, забыл?

— Ладно, ладно… как скажешь.

— Без меня, — сказал Нури.

— С тобой, — белокожий произнес это скорее мрачно и устало, чем раздраженно. — Ты сядешь рядом со мной перед телевизором, и мы будем вместе ждать новостей.

— Я не собираюсь сидеть две недели или сколько там понадобится, пока этот парень умирает в кресле от голода и жажды. Ты в своем уме?

Тут белокожий вскочил на ноги и заорал:

— Ты, парень, хочешь быстрой развязки? Хочешь с этим покончить?

Завязалась потасовка с пыхтением, спотыканием и покрякиванием. В своем воображении Тео рисовал борьбу титанов. Ему уже виделось, как эти двое сцепились из-за обреза, тот неожиданно выстреливает и белокожий замертво падает на пол. Но вместо этого, мгновением позже, обрез в руках белокожего возник перед его собственным носом.

«Как жаль», — только и успел подумать он, и в этот миг раздался большой взрыв.

Пуля унесла его через пространство, за лунные пределы, за пределы видимого небосвода. Он парил где-то на окраине Солнечной системы, в миллионах миль от Земли. Он был по-прежнему привязан к креслу, которое вместе с ним медленно крутилось в безвоздушной тьме, создавая иллюзию, что планеты и звезды вращаются вокруг него. Он знал, что это не так. Он был маленьким продырявленным кусочком мяса из Канады, болтающимся в пустоте, подобно множеству бесчисленных частиц.

— Мы прах, — так Малх закончил свое евангелие. — Но прах с миссией. Мы в себе несем семена нашего Спасителя, которые взойдут в тех, кто придет за нами.

«Проклятье, — подумал Тео. — Я не оставил детей».

— Жаль, приятель, — произнес Нури. — Жаль, что так случилось.

Вселенная Тео перестала вращаться и слепилась в молодого араба, стоящего перед ним на коленях.

Тео задергался в кресле, ловя ртом воздух, одуревший от подскока адреналина, после того как рухнул вниз с высоты миллионов миль, чтобы снова оказаться в своей телесной оболочке. Нури отдувался, развязывая бечевку на его щиколотках.

— Тебе надо в больницу, — сказал араб.

Высвобожденные руки Тео лихорадочно обшаривали все тело — лицо, шею, грудь, живот — в поисках пулевого отверстия. Одежда была облеплена обуглившимися кусками полиуретановой пены. Его ладонь задержалась на правом боку, под ребрами, где ощущалась пузырящаяся мокрота и боль ободранной кожи.

— Лучше не трогай, — посоветовал Нури.

— О господи, — простонал Тео. — Я умираю.

— Ты не умираешь, — сказал Нури. — Рана неглубокая. Такая… э… — Он чуть-чуть поводил в воздухе пухлыми пальцами, обозначая легкое прикосновение.

— Поверхностная?

— Вот-вот, — подтвердил Нури и показал на большую дыру в кресле, след главного повреждения от выстрела.

В квартире стояла странная тишина. Телеболтовня прекратилась. Жалюзи на окнах, доселе опущенные, оказались подняты, и можно было разглядеть облачное послеполуденное небо.

— Что произошло? — спросил Тео. — Где… э… ваш друг?

— Он хотел тебя пристрелить, но я отвел винтовку.

— Он мертв?

— Нет, он… спит. — Нури бросил взгляд в другой конец комнаты, а затем посмотрел на свои пухлые руки.

— Вы его вырубили?

Похоже, этот намек на его физическую удаль немного смутил Нури.

— Он не очень сильный. Вообще-то он больной. Кости и вообще. Дела у него неважные. Он принимает в день по десять-пятнадцать таблеток.

Тео не знал, как на это реагировать.

— Вы спасли мне жизнь, — наконец вымолвил он. — Спасибо.

Нури, кажется, его не слышал. Он думал о другом, о чем-то таком, что требовалось высказать немедля.

— Ты его не осуждай, — произнес он с чувством. — Он не всегда был таким. Когда-то… — Нури мысленно погрузился взглядом в историю их отношений, и его роскошные карие глаза затуманились. — Когда-то он был, в общем-то, нормальным мусульманином.